Смерть Хорна. Аккомпаниатор

Потом она отошла к окну, взяла книгу и села на стул.

— До свидания, — сказал я. — Можно еще зайти?

— Ладно, — вяло откликнулась она, не поднимая головы.

Спускаясь по лестнице, я испытывал такое ощущение, будто я таю. Я был счастлив и несчастлив одновременно, и мне было плохо.

Доктор Шподек

В конце июня Хорн пригласил нас на свой последний четверг. В тот вечер он говорил о завоеваниях вендов, западных славян и о том, какими обычно бывали их поселения. Мы собрались в нижнем башенном зале. Как всегда, тут расставили столы и стулья. Хорн сидел отдельно за небольшим столиком рядом с пианино и читал по рукописи свой доклад. Он монотонно бубнил усыпляющим голосом и поднимал на нас глаза лишь тогда, когда приходилось растолковывать какой-либо археологический термин или давать иные пояснения.

После доклада сотрудница Хорна подала чай. Окно было открыто. Мягко и нежно веял ночной ветерок, от которого трепетало пламя свечей. В обступивших замок старых деревьях кричал одинокий сыч. Жалобный плач этого вестника смерти был единственным звуком, доносившимся до нас из светлой ночи. При каждом новом крике все поворачивались к открытому окну. Даже Хорн прерывал свой доклад и с едва приметной улыбкой прислушивался, пока крик не умолкал.

После дневного зноя была приятна влажная прохлада толстостенного башенного зала. Я пил жиденький, безвкусный чай и думал свои думы. Я почти не слушал доклад Хорна и не участвовал в последующем обсуждении, которое шло довольно вяло. Как всегда, выделялась низкорослая супружеская пара учителей, подготовившаяся к докладу Хорна и теперь задававшая ему вопросы, — бледный, в дешевом костюме мужчина со впалыми щеками и редеющими волосами, с которых при каждом движении головы сыпалась перхоть, и его полная, такая же бледная жена, носившая слишком короткие юбки; она говорила громким, резким голосом, тоном обиженным и поучающим.

В заключение вечера пожилая дама, бывшая опереточная певица, прочитала рассказ, в котором, если мне не изменяет память, шла речь о старике, о его полном и спокойном одиночестве. Мы тихо пили чай и слушали пожилую даму, одаривающую нас фразами, похожими на ожерелья драгоценных камней, — она придавала им дополнительный, особенно благородный блеск разнообразием интонаций.

Когда опереточная певица закрыла книгу, на какой-то миг воцарилась мертвая тишина. Кажется, в такие моменты слышны шорохи Вселенной. Потом Хорн поднялся. Он пожелал нам счастливого пути и сказал, что следующий вечер состоится как всегда в четверг, но уже после летнего перерыва. Двенадцатого сентября, сказал Хорн, он собирается сделать доклад с диапозитивами о старых ветряных мельницах. На прощание он каждому пожал руку.

Я остался у ворот замка с Иреной Крушкац, чтобы подождать Хорна, который тушил свет и закрывал музейные помещения.

Слабый, холодный отблеск звезд падал на Ирену. Ночь была теплой, но я видел, что ее знобит. Я предложил ей пиджак. Она отказалась: ей не холодно, просто она немного устала. Мне хотелось по-братски обнять ее за плечи и сказать что-либо приветливое, но я боялся, что она поймет меня неправильно или осознает, что я по отношению к ней более не способен только на дружеский жест. Я стоял перед ней, смущенный как мальчишка, и вещал ученые глупости о звездном небе. Она смеялась над моими шутками, а я был настолько сентиментален, что буквально млел от ее смеха.

Подошел Хорн, и мы отправились в город по мощенной булыжником дороге, спускающейся по склону Замковой горы. Стояла такая тишина, что наши шаги, казалось, раскалывали ее.

— Собираетесь куда-нибудь уехать на лето? — вежливо спросил Хорн. По его голосу было заметно, что ему скучен сам вопрос, поэтому на интерес к ответу рассчитывать тем более не приходилось.

— Нет, — сказала Ирена, — мы поедем в отпуск только осенью, — она повернулась ко мне. — А вы, доктор?

— Я еду завтра на свой хутор. Мне не хотелось пропускать вашего четверга.

— Весьма польщен. Спасибо! — откликнулся Хорн.

Он сказал это так быстро и сухо, будто влепил мне пощечину. Ирена перевела удивленный взгляд с Хорна на меня, я недоуменно пожал плечами.

Мы шли по городу молча. Горело лишь несколько фонарей. Иногда, когда мы проходили мимо крестьянских дворов, считавшихся теперь находящимися в пределах городской черты, начинала лаять собака. В остальном было тихо, на улицах — ни души. У Отбельного луга мы, словно сговорившись, остановились, разглядывая цыганский табор. Были отчетливо видны силуэты фургонов. Светили притененные огоньки, до нас доносились негромкие голоса.

— Странные люди, — сказала Ирена. — Стараюсь понять их и не могу. Они похожи на детей, которые не хотят становиться взрослыми.

— Можно подумать, что к этому стоит стремиться, — пробормотал Хорн.

Он сунул руку в карман пиджака, достал сигарету и зажигалку. Закурив, он спросил:

— Вас никогда не подмывало сломя голову бежать из этого города?

— Нет, — ответила Ирена и засмеялась. — А с какой стати? Ведь то, от чего так бежишь, все равно тебя настигнет.