Смерть Кирова

Анатолий Азольский. Смерть Кирова

Комментарий к выстрелу

Сын мещанина Мирона Кострикова, родившийся 27 марта 1886 года в городе Уржуме и нареченный Сергеем, вырастал крепеньким и самолюбивым парнишкой. Точности ради: отец его, Мирон Иванович, пил напропалую, но пагуба эта на здоровье детей не сказалась. Скончался Сергей Миронович 1 декабря 1934 года — от огнестрельного ранения в голову, и вскрытие предъявило врачам всего лишь легкий гастрит в организме убитого, во всем остальном покойный находился во вполне удовлетворительном состоянии для своих 48 лет. А жизнь прожита бурная, в первые годы — голодная и холодная, кормить мальчишку и сестер его, Аню и Лизу, было нечем, отец, отраду жизни находивший в босячестве, пропил и промотал все. Мать ходила по домам, нанимаясь прачкой, и вскоре умерла. Обеих дочерей ее забрала бабушка Меланья, Сережу отдали в дом призрения малолетних сирот…

Много лет спустя Сергей Киров познакомится с Иосифом Сталиным, и дружба их будет крепнуть от года к году: очень уж близки и похожи их биографии. У обоих в детстве — неполные, так сказать, семьи, отцы (бывают же совпадения!) загульные, в ранней юности Иосифа и Сергея — казенный кошт убогих и затхлых заведений, — откуда и возвышенное стихоплетство Сосо Джугашвили да недописанная Сережей Костриковым пьеса шиллеровского накала. (Детские годы С.М.Кирова описаны в повести “Мальчик из Уржума”. Хорошее название, звучит, правда, не так внушительно, как “Человек из Ламанчи”, “Тартарен из Тараскона” или “Господин из Сан-Франциско”; про отца написано скупо: ушел на заработки в Вятку и не вернулся.)

Ни о какой революционной борьбе в те времена Костриков (Киров)не помышлял, повзрослевший мальчуган хотел всего лишь выбиться в люди. Для чего учился очень хорошо. Его на средства попечителей содержало Казанское низшее механико-техническое училище. Вне сестер и бабушки, один-одинешенек, среди чужих и неприветливых людей, недоедая и недосыпая, учился и учился, потому что знания и диплом давали хорошую работу, пищу и одежду. Последнее немаловажно: расширялся круг знакомств, шел активный обмен книгами, частыми стали запретные посещения театра. И восемнадцатилетний юноша делает выбор: из Казани — в Томск, там институт!

В те годы все в России сочувствовали голодающим и беднеющим массам, все — от императора Николая до забайкальского урядника. Сочувствовал и Сергей Костриков, в Уржуме общаясь со ссыльными, а в Томске идейно клонясь к социал-демократии провинциального пошиба, то есть той, до которой едва докатывались ослабленные расстоянием трески и громы раскола между строптивыми эсдеками, однопартийцы разделились на большевиков и меньшевиков.

Судьба пока благосклонно посматривала на Кострикова. Ни ссылок, ни эмиграций, где годы бытовых общений с единоверцами губительно сказываются в последующем: порою прогоревшая по вине какого-нибудь ортодокса кастрюля приводит к сомнению в истинности и чистоте его проповедей, а вынужденное безделье рождает тягу к безответственному трепу на общемировые темы. (Эренбург с насмешкой наблюдал за бытом русско-парижских революционеров-эмигрантов — и всю жизнь трясся в страхе, не вспомнят ли новые правители России цветы его бойкого пера.

К его счастью, почти все соприкасавшиеся с Лениным и ленинцами эмигранты оказались противниками большевизма.) Никто, к сожалению, еще не удосужился осветить роль погнутых вилок и ржавых кастрюль на столах ссыльных марксистов, харчившихся на деньги проклятого царского режима.