Смерть консулу! Люцифер

Первые дни пребывания в Париже прошли для них в хлопотах по устройству квартиры и в деловых визитах. Эгберт опять увиделся с Беньямином Бурдоном, который был выпущен на свободу тотчас по заключении мира. Встреча молодых людей была самая дружеская, но к графу Бурдон относился с прежним недоверием плебея к знатному барину. Тем не менее он сам вызвался подготовить Дешан к встрече с её прежним любовником, так как со времени последней болезни певицы приобрёл над нею безграничное влияние. На неё благодетельно должно было подействовать и то обстоятельство, что человек, к которому она с первого взгляда почувствовала такое расположение, стал женихом её дочери. Но при крайней раздражительности певицы необходимо было соблюсти возможную осторожность, так как всякая случайность могла помешать примирению.

Первый раз Магдалена увидела свою мать на сцене во всём блеске и очаровании её искусства. Её могучий голос тронул до глубины души впечатлительную девушку. Сидя в ложе между Эгбертом и графом Вольфсеггом, она плакала от радости и умиления. Атенаис во время пения несколько раз смотрела в ту сторону, где они сидели. Узнала ли она Эгберта или инстинктивно чувствовала особенное влечение к хорошенькой девушке, которая во время представления не спускала с неё глаз?

После этого предварительного знакомства издали Бурдон предложил устроить свидание матери и дочери на своей квартире. Он был уверен, что Атенаис приедет к нему по первому его приглашению, а там, в случае какого-нибудь недоразумения, его помощь была к услугам Магдалены.

Утром этого значительного дня граф Вольфсегг увёл Эгберта на раннюю прогулку. Они ходили взад и вперёд по каштановым аллеям Тюильрийского сада. Ещё не видно было никого из гуляющих. Серовато-свинцовый цвет неба предвещал дождливый день. Птицы боязливо перелетали с дерева на дерево и затем опять поспешно возвращались в свои гнёзда.

Граф Вольфсегг казался озабоченным.

— Я не предвижу ничего хорошего от сегодняшнего вечера, — сказал он после долгого молчания.

— Неужели свидание с дочерью не заставит её забыть прошлого! — возразил Эгберт. — Разве не проснётся в ней сознание...

— Не собственной ли вины? — прервал граф Вольфсегг с грустной усмешкой. — Я убеждён в противном. Женщина в подобных случаях всегда считает себя правой перед мужчиной. Атенаис в молодости отличалась сильными страстями, необузданной фантазией и непомерным упрямством. В те времена я сам был слишком молод и неопытен, чтобы иметь какое-либо влияние на такую женщину.

— Но с тех пор прошло столько лет, — сказал Эгберт, — что, вероятно, Дешан сделалась спокойнее; изменились и сами условия жизни, и настроение общества.

— Не подлежит сомнению, что общественное настроение отзывается на наших личных отношениях и придаёт им известную окраску. Мне пришлось убедиться в этом на собственном опыте. Я познакомился с Атенаис в пору первого опьянения революцией, когда ещё никакие ужасы и безумия не оскверняли её. Всякий благомыслящий человек в Европе, кто только был проникнут мыслью об улучшении судьбы угнетённого народа и желал более разумного государственного управления, с искренним сочувствием относился к геройской нации, выступившей на защиту свободы. Как приверженец Иосифа II, благороднейшего из людей, которых мне когда-либо случалось встречать в жизни, я пользовался дурной репутацией в кругу наших австрийских дворян, и, видя, что всякая деятельность закрыта для меня на родине, я отправился во Францию. Я также заплатил дань времени. Помните, как я преследовал вас за ваши идеи космополитизма? Теперь ваша очередь насмехаться надо мной. В те времена я сам верил в свободу без отечества, в братство людей без различия народностей.

— Мы должны быть благодарны французам: они вылечили нас от этого заблуждения, — заметил Эгберт. — Император Наполеон, не желая этого, возбудил в немцах сознание своей национальности...