Смерть, любовь и мужчины Елены Майоровой

«Сергей был разнообразно и блестяще одарен. Он соединял в одном лице художника, литератора, историка искусств, мыслителя, наконец, эстета и создателя некого магического «театра жизни». Сочетание всех этих ролей уместнее всего определить словом «Артист», если написать его с большой буквы. Для того чтобы это сделалось очевидным всем (а, как большинство художников, он был честолюбив), недоставало только какой-то последней санкции — чтобы известность и дразнящий блеск репутации перешли в качество славы. Но было что-то в качестве времени и места, что мешало этому… Сейчас уже невозможно сказать, что именно… И вышло так, что сама жизнь продиктовала ему то, чему он раньше не мог найти форму собственными силами. Любовь водила его рукой, дописывая книгу блужданий и страстей героя, и препроводила на тот свет ее автора. Благодаря его дневнику смерти не удалось унести следом за ним и эту книгу…

«Во всяком случае, не мне, Козерогу и Сатурну, коту и экстремисту, трындеть о счастье», — написал он в своем дневнике «Джазовые импровизации на тему смерти». А кому же еще, Сережа?»

Кому же еще, Сережа? Кому же еще, Лена, быть счастливыми? Здесь, на земле.

ГЛАВА 30

«Мы были самая беззаботная и смешная парочка в глазах тех, кто нас знал, — рассказывал Сергей Шерстюк через два месяца после гибели жены. Казалось, что так будет всегда. Денег никогда не считали, не беспокоились о быте. Жили, как бог на душу положит…».

Когда-то, в конце семидесятых, когда Сергей Шерстюк учился в университете, он встретил девушку на ул. Горького, нынешней Тверской. Начал знакомиться, помнит, что она не очень хотела. На улице она не знакомилась. «Давайте не на улице», — предложил Сергей. «Я спешу на репетицию». Они пошли к учебному театру в Гнездниковском переулке. Он запомнил светлую одежду, светлые волосы, светлые глаза. Сказал: «Я буду ждать». Она вошла в театр. Он почувствовал, что уйти не сможет. «Разумеется, я не помню деталей. Но помню ощущения: она была очень сильной, сильнее меня… как личность. Вот запомнил же я это ощущение. Я бесцельно слонялся по улицам, а у нее была цель жизни. Я забыл спросить ее имя». Он вернулся на улицу Горького, с кем-то встретился. Вернулся к театру, почитал репертуар, помаялся, вошел. Поискал, влез на сцену, крикнул «ау», но в театре никого не было. Возможно, репетицию отменили. Он ушел из театра, никогда больше в нем не был, но этот случай он вспоминал всю оставшуюся жизнь. Он был уверен, что то была Лена. Просто она произвела на него такое сильное общее впечатление, что он не рассмотрел ни лица, ни фигуры. И всю жизнь с Леной он убеждал ее, что именно тогда состоялась их первая встреча. Она то соглашалась, то сомневалась.

«— Ты говоришь, что это была я?

— Мне кажется, ты. А ты не помнишь?

— На улице часто приставали.

— Но вспомни: или май, или июнь, учебный театр, репетиция.

— Я или другая могла так отделаться: зайти в театр, подождать и смыться. Слушай, а на тебе были такие драные джинсы и рубашка незаправленная, тоже голубая с какими-то пятнами краски?

— Запросто. Вспоминаешь теперь?

— Вспоминаю. Очки, как у Джона Леннона? Я шла в учебный театр, опаздывала, а тут какой-то хиппарь пристал, что-то бубнил. Ты мороженое предлагал поесть?

— Может быть.

— Волосы длинные и лохматые?

— Скорее всего.

— Немытый, грязный?

— Как это?

— Ты ведь грязнуля. А тогда, наверное, был прегрязный, если некому было ругать.

— Мне никто не говорил, что я грязнуля.

— Вы все были грязные, вот никто и не говорил.

— Ну, хорошо, пусть я был грязный, хотя краска — никакая не грязь. И джинсы не могли быть драные, мне мама зашивала. Заношенные, застиранные, но не драные и не грязные. Я в грязных не хожу.

— Да ты посмотри, а это что? Вот это вот на коленях, вот это на карманах, ты на задницу посмотри!..

Так мы с тобой и не выяснили. Чаще всего ты говорила: «Нет, Сережа, ничего подобного не было». Или: «Нет, Сережа, это был не ты». «Да нет, — говорил я, — все дело в глазах». Я ничего особенного и не помню, только эти глаза твои светлые. Других таких глаз нет. Может быть, мне только хочется, чтоб это была ты».

И все-таки, наверное, это была она. Нереально перепутать, тем более художнику. Потому что таких глаз, как у Елены Майоровой, не было ни у кого.