Смерть мелким шрифтом

Те из преподавателей, которых Лена уважала, утверждали на своих лекциях, что все будет расставлено по местам — дайте срок, и не только высшее образование станет обязательным в их профессии, но и кандидатская степень. Это звучало убедительной и сладкой музыкой, но нельзя было не видеть также, что пока стандарты были невысоки, большинство репортажей высасывалось из пальца, а самые громкие программы строились из хамского запанибратства ведущих и пугающего кретинизма участников.

В общем, после третьего курса пара экзаменов была завалена. Теперь нужно было пересдать хотя бы историю журналистики восемнадцатого века.

Лена сидела в большой комнате, закинув ноги на журнальный столик, и разговаривала по телефону. В прихожей хлопнула дверь — отец пришел. Он появился в комнате и сразу осуждающе уставился на дочь. В любое другое время она бы свернула беседу: знала, что отец не любит, когда она разглагольствует часами, но сейчас Лена и не шевельнулась. Разговор был по делу: однокурсница пропустила лекции и теперь слушала краткий пересказ основных событий.

— Дальше, — медленно произнесла Лена. — Журнал «Всякая всячина». Его основала Екатерина Великая, она же была основным автором. И хотя Екатерина печаталась под псевдонимом, другие публицисты поняли, кто пишет в этот журнал и зачем.

— Кто? И зачем? — спросила однокурсница. Она была совсем блатной и квадратной. То есть тупой. Даже когда кто-то разговаривал с ней, она смотрела не в глаза, а на губы. Только так эта однокурсница могла догнать мысль собеседника. По телефону она Лениных губ не видела.

Лена усмехнулась.

— В журнал писала сама Екатерина. Она предложила публицистам своего времени подавать информацию не так, как им хочется, а так, как это нужно государству. Не преувеличивать, сообщать правду дозированно, и если критиковать, то так, чтобы не навредить высшей цели.

— Какой? — спросила однокурсница.

— Защиты мира, — не меняя тона, продиктовала Лена, подмигнув отцу.

— За-щи-ты ми-ра, — послушно повторила однокурсница, записывая.

— Екатерина намекала в своих статьях, что лучше остальных представляет себе интересы родины, а другие видят лишь часть, но не видят целого. Поэтому их борьба, даже имеющая благородные побуждения, может привести к дурным последствиям.

Лена снова посмотрела он отца. Он сидел в кресле, и взгляд у него был отсутствующий.

«Какая старая история, — думал он. — Какая старая, какая повторяющаяся история». Ивакин тряхнул головой. В кармане пиджака у него лежали две газеты. Одну из них он купил в переходе. Это был полуподпольный листок «Рванем!», орган то ли национал-большевиков, то ли какой-то другой экстремистской партии левого толка. Первый раз в жизни Ивакин купил такую газету. Но заголовок на первой ее полосе не мог его не заинтересовать — Владимир Александрович даже остановился, вглядываясь, а затем подошел к продавцу, старику в гимнастерке, и, стесняясь, достал два рубля.

Вторую газету Ивакин украл. Вырвал из подшивки в библиотеке. Выпускать из рук то исчезавшую, то появлявшуюся статью он больше не хотел. Пришлось тихонько вытаскивать страницы, оглядываясь по сторонам, старясь не шуршать бумагой, пришлось также складывать газету под столом и самому ложиться на стол грудью, чтобы спрятать ее в карман. «Старик-разбойник — вот кто я! — сердито думал Ивакин. — Как только мои клиенты умудряются воровать, грабить, убегать, прятаться! Что за нервы надо иметь!» Он всю жизнь проработал с такими людьми, но тайны их так и не разгадал. Лишь пришел к выводу, что они по-другому устроены. Может, нервов у них и нет!

Владимир Александрович достал из кармана обе газеты и вначале внимательно перечитал первую, экстремистскую. «Неужели правда?» — подумал он. Впрочем, проверить изложенные в ней факты было нетрудно. Ивакин взглядом показал дочери на телефон. Она закивала.

— Ладно, вечером додиктую! Отцу позвонить нужно. У нас немного осталось — конец восемнадцатого века. Это Валентин Зорин и его «Международная панорама».

Но на этот раз у нее не прошло.

— Не ври! — ехидно сказала однокурсница. — Зорин — это не восемнадцатый век. Зорин — друг моего папы.

Ивакин дозвонился только через пятнадцать минут — телефон все время был занят. Зато нужный ему человек оказался на месте. Владимиру Александровичу нравилось разговаривать с этим молодым парнем: он всегда был по-западному любезен. И хотя Ивакин не сомневался, что за этой любезностью ничего не стоит, но он все-таки был сторонником теории, что лучше неискренняя вежливость, чем искреннее хамство.

— Добрый день, Владимир Александрович! — сказал собеседник. — Очень рад вас слышать. Как отдохнули?

— Спасибо, хорошо, Сережа. А как у вас?

— Все нормально. Но с вами было лучше.

— Ох, Сережа! Приятно с тобой разговаривать! Знаю, что врешь, а приятно!

— Я говорю правду. Почему вы не верите, что людям, проработавшим с вами много лет, вас не хватает?

«Действительно», — подумал Ивакин.

— Сережа, ты мне не подскажешь кое-что?

— Если смогу, подскажу.