Смерть мелким шрифтом

В университете его активная комсомольская позиция также была замечена. Как раз освободилось место начальника добровольной народной дружины, и из десяти лучших кандидатов (а должность была престижной: предыдущий начальник после окончания университета дорос до вице-мэра) выбрали Витю Грибова. Отчасти потому, что, услышав предложение о сотрудничестве, он не шарахнулся в сторону, как дикий конь, не побледнел лицом, как попавший в плен комиссар, не стал косить под дурака, бормоча, что ни с кем не общается. На спокойный, заданный хорошим русским языком вопрос Грибов ответил так же спокойно и грамотно: «Разумеется, если от меня не потребуется никаких подлостей, я готов помочь вам». — «Да нам и не нужна помощь, — улыбнулся беседовавший с ним человек. — Мы сами помогаем. Вот, например, узнали недавно, что преподаватель, ведающий распределением мест в общежитии, предложил студентке хорошую комнату в обмен на определенного сорта услугу. У нас насчет него давно такие подозрения были, но поймать его трудно. Мы попросили эту студентку записать их беседу на диктофон. Она фыркнула и ушла с гордым видом… Помыкалась немного по съемным квартирам, а когда деньги закончились, переехала в ту самую хорошую комнату. Что ж, — человек помолчал. — Переспала со старым вымогателем, зато не опоганилась сотрудничеством с нами».

Давая свое согласие, Виктор не верил, что от него ничего не потребуют. Но от него, действительно, никогда и ничего не потребовали. После окончания университета ему, как отличнику, активисту и умнице, предложили пойти в Высшую школу КГБ. Несмотря на обещанные блага, Виктор отказался: во-первых, времена неуклонно менялись, и отсутствие прописки уже не считалось препятствием для карьеры, во-вторых, Грибов очень любил журналистику — эту странную, безумную, летучую, вечно ускользающую и вечно соблазняющую работу.

Он начал строить свою газету — не оглядываясь на моду, не думая о прибыли, он строил ее из ничего, только из своего таланта, а талант тогда приравнивался к абсолютному нулю. И были трудные времена, и жену, у которой тоже не было прописки, не ставила на учет ни одна женская консультация. В итоге проглядели болезнь, и ребенок родился пятимесячным, родился прямо дома, и еще полчаса это существо дышало с хрипом и свистом. Он, Виктор, был на работе, и та картина не проникла в его мозг, сосуды, нервы, не отравила мистические узелки, набухшие жаждой жизни, как она это сделала с женой. Он приехал, когда все было кончено — кровь, правда, не смыли и на полу валялись ампулы и куски ваты, но Анну увезли и увезли это — то, что погибло и забрало с собой жажду жизни из лимфатических узлов жены. По крайней мере, так Грибов впоследствии объяснял себе ее болезнь.

В общем, ему тоже было трудно. Но он не сдался, не пошел ни в челноки, ни в менеджеры, ни в корреспонденты БиБиСи на заоблачные пятьсот долларов, как это сделал его друг и компаньон. Он продолжал делать свою газету. Он сделал бы ее и без их помощи. Но с их помощью вышло быстрее. И снова у него ничего не попросили взамен. В последующие десять лет только два раза ему попытались объяснить, что он неправильно видит ситуацию и неверно хочет осветить ее. В первый раз их объяснения переубедили его, а во второй раз он остался при своем мнении, и газета напечатала так, как приказал он, Виктор Грибов, поверивший корреспонденту, а не им. И они не обиделись и не возмутились.

Грибов знал, что о нем думают и что говорят в журналистском мире. Он даже преувеличивал плохое и преуменьшал доброе в этих разговорах. Но это его не волновало. Тысячи людей приходили в его профессию с самыми грязными намерениями, еще тысячи прикрывали свободой слова свою жадность и бездарность, превращая журналистику — дело жизни и смерти — в балаган. Он не собирался спорить со всей этой толпой, как не стал бы врач спорить о медицине с астрологами, хиромантами и бурятскими шаманами.

А все эти упреки… Виктор Грибов никогда ничего не забывал. Он прекрасно помнил, что только раз допустил в газете серьезный ляп. Только один раз ему стало стыдно уже через два месяца после опубликования статьи. Он провел свое расследование и выяснил, что автор, с которым он когда-то начинал и которому верил, как самому себе, написал эту статью за большие деньги; он попросту использовал газету и его, Грибова, он провел его как мальчишку.

И Грибов не простил этого. Это, собственно, было единственное, чего он простить не мог.

А потом он позвонил им и признался в своей ошибке.

22

У входа в здание редакции стоял интеллигентного вида охранник. Ивакин показал свое удостоверение. «Вам назначено?» — спросил охранник. Ивакин приподнял бровь. «Идет расследование убийства, — сказал он. — А Грибов, кстати, на месте?» Охранник покачал головой: «Вам надо сначала созвониться, потом заказать пропуск. Обычная процедура. Вы должны понимать». — «С кем я могу сейчас связаться по этому поводу?» — без особого энтузиазма спросил Ивакин. По опыту он знал, что такие вежливые ребята — самые непреклонные.