Смерть меня подождёт (обновлённая редакция)

— Нет, не надо, — и отмахивается от моего предложения рукою. — Если я зверя раньше увижу — не угоню и патрон успею в ружьё затолкнуть, а если он меня вперёд увидит, то и заряженное ружьё не помога, убежит, — и, накинув на плечи берданку, он стал отвязывать своего учага.

— Ты разве верхом поедешь? — удивился я.

— Нет, он с нами пойдёт охота.

— Ещё зверя не убили, а ты уже его ободрал, перевозить собираешься! Если надо будет, я приду за оленями.

Он смеётся, и я понимаю, что смеётся он над моей неопытностью.

— У тебя Кучум, а у меня олень, посмотрим, чей фарт будет, — сказал многозначительно старик и, выйдя к реке, повёл меня дальше, где за редеющей стеною стлаников виднелось пустое пространство.

У крайнего куста Улукиткан задержался, осторожно заглянул вперёд. Я подошёл к нему.

За стлаником виднелось большое пространство чёрной земли, усеянной округлыми валунами и покрытой редкой щетиной приземистых ёрников. Всюду лежал грязными глыбами лёд. Тут в период зимних морозов русло Эдягу-Чайдаха перемерзает. Подпочвенные воды, не найдя стока, вырываются на поверхность, замерзают, образуя толщу льда в несколько метров. За лето лёд растаял, и теперь мы видим его остатки.

— Слушай, Улукиткан, зачем сюда придёт зверь? — спрашиваю я, глядя на недавно вытаявшую землю.

— Видишь, после льда молодая зелёнка расти, он её шибко любит. Понял?… Ты тут садись и карауль, зверь обязательно придёт. Матка не стреляй, бычок тоже. Мы ходить будем дальше, — и он утащил за собой учага.

Я выхожу к краю стланика и там, никем не замеченный, замираю. У моих ног сидит Кучум. Он весь захвачен ожиданием, держит нос начеку, караулит воздух и нервно переступает с ноги на ногу.

Лёгкие, как дым, седые пряди тумана протянулись над потными лощинами и стали укутывать отроги. Даль всё ещё недоступна глазу, и еле уловимый ветерок ласково веет мне в лицо с молчаливых вершин Джугджура.

Вижу — Кучум поднимает высоко голову, жадно тянет ноздрями воздух. Осматриваю равнину — никого нет. Но собаку что-то раздражает, она вскакивает. Я осаживаю кобеля, выбрасываю сошки, но не успеваю положить на них ствол карабина, как к наледи из стланика выходят три сокжоя: два бычка-близнеца и крупная матка.

Звери не осмотрелись, не прислушались, привычно перешагнули границу леса, вылезли на чистое место, метров в полутораста от нас. Видно, эта чёрная земля, прикрытая редкой зеленью, никогда их не обманывала, и они, доверившись тишине, стали кормиться.

А каково Кучуму! Он всё видит, всё слышит и от нетерпения дрожит, как в ознобе.

Сокжои так же, как и домашние олени, один перед другим торопятся вперёд и на ходу успевают срывать пахнущие свежестью зелёные листочки с приземистых ёрников. Мы отчётливо слышим, как звери, проходя мимо нас, чмокают своими мягкими губами, издавая при этом характерный звук:

«Пя-пя-пя-пя…»

У дальнего закрайка, провожая день, кукушка роняла в звонкий воздух своё прощальное ку-ку. По небу, догоняя солнце, плыло одинокое облачко с золотисто-алыми краями. Цепенел в вечерней дрёме стылый воздух, напоённый запахом только что распустившейся зелени. Было свежо, даже холодно.

Где-то за рекою гогочут вспугнутые гуси. Пушистым комочком выкатывается на вершину сухой лиственницы пугливая белка и замирает, словно не поверив, что так рано кончился день.

Тишину разрывает пугающий крик филина, но птицу нигде не видно. Это кричит старик, о чём-то предупреждает меня. Осматриваясь, замечаю серое вздутие на прогалине в стланике. Не могу понять, зверь ли это рогатый или выскорь[11]. Вижу — шевелится, спускается к закрайку, и вдруг сердце моё, словно зажатое в кулак, забилось часто-часто. Туда же смотрит и встревоженный Кучум.

Остаются считанные минуты, и сумрак примирит всех нас…

Зверь бесшумно появляется на краю плоской наледи, осторожно осматривается. Кажется, ничему он не верит: ни деревьям, ни скользкому льду под ногами, ни тёмным проталинам, ни пасущимся оленям. Но тишина не вызывает подозрения.

Вот он поднял высоко голову, повёл носом. Ничто не выдавало нашего присутствия, и только теперь сокжой осторожно сошёл с наледи, опустил к ёрнику огромные рога, стал быстро-быстро срывать листья.

Не знаю, что делать: стрелять далековато, скрадывать по открытому месту бесполезно. Если зверь подойдёт ближе, пущу в него пулю. А он вдруг пугливо поднимает голову, замирает, глядя в нашу сторону. И самка в дальнем углу насторожилась, тоже смотрит сюда. Неужели заметили? Надо стрелять! Пригибаюсь на уровень сошки, припадаю плечом к ложу карабина, осторожно подвожу мушку под зверя, нащупываю указательным пальцем спусковой крючок… Что это?

Справа ясно доносятся торопливые шаги. Поворачиваюсь и не верю глазам — из стланика выходит крупный сокжой. Этот ко мне ближе. Я перевожу ствол карабина, плотнее прижимаю приклад к плечу, нащупываю мушкой переднюю лопатку и… узнаю знакомый контур рогов. Да ведь это учаг! Хорош бы я был, свалив верхового оленя!