Смерть меня подождёт (обновлённая редакция)

А в это время до слуха долетает человеческий крик. Мы бросаемся вперёд, несёмся по просветам. Вот и коса. Она сразу открывается вся, длинной полосой, прижатая к реке тёмной стеною смешанного леса. Никого нет. Но на противоположной стороне косы, где виднеется палатка-склад и чернеет только что привезённый груз, стоит Нина, одна. Я кричу ей. Она замечает нас, срывается с места и, точно подхваченная ураганом, легко бежит навстречу. Не разбилась бы!

Лица не узнать. В перекошенных губах — ужас. Она с разбегу падает на меня, но вдруг, крепко став ногами на гальку, откидывает голову на свой след, показывает туда пальцем вытянутой руки.

— М-м-ме-е-дведь!..

— Да что ты, милая Нина, откуда ему тут взяться! Успокойся!

— Да смотрите, вон он ходит возле палатки, — и она вся вздрогнула, как сосенка от удара топора.

— Э-э, дочка, тебя пугала наша собака Бойка…

— Бойка?… — Нина поворачивается к Улукиткану, доверчиво смотрит в его спокойное старческое лицо. — Я перед тем, как ехать сюда, начиталась про тайгу и не представляю её без медведей, волков. Вот и насмешила…

— Ну-ка покажись, какая ты?

Привычным движением головы она отбрасывает назад прядь волос, нависшую на глаза, вся поворачивается ко мне.

— Узнаю… Здравствуй, дорогая гостья! — и мы расцеловались.

С Улукитканом и Евтушенко она здоровается сдержанно.

— Вот вы какие!… — вырывается неожиданно у неё.

— А ты, наверное, ожидала, что тебя встретят люди, с тигровыми шкурами на бёдрах, с дубинками в руках, обросшие, и поведут в пещеру!

— В пещеру — это мило! Но, признаюсь, представляла всё хуже, чем на самом деле, — поправилась Нина и ещё раз быстрым взглядом окинула нас.

— Не Улукиткан ли это? — спрашивает она, пронизывая старика пытливым взглядом и уже готовая наградить его ласковыми словами.

— Угадала.

— Я представляла тебя большим и сильным, а ты обыкновенный, к тому же маленький. — И Нина вдруг обняла его. Старик размяк от ласки, стоит, ногами гальку перебирает, не знает, что ответить.

— Айда за вещами, да и в лагерь. День уже на исходе — предлагает Евтушенко.

Трогаемся к палатке. Идём повеселевшие. Я продолжаю наблюдать за Ниной. На ней тёмно-серый костюм из плотной ткани, красная шерстяная кофточка. На ногах сапоги. Косынку она несёт в руке, и лёгкий ветерок шевелит её густые, растрепавшиеся в беге волосы. Она, кажется, помолодела после нашей последней встречи в Сочи и стала ещё обаятельней.

Из-за палатки выскакивает Бойка и несётся к нам. Нина пытается спрятаться за меня.

— Не бойся, это добрейшее существо на земле. Ты скоро узнаешь, — и я легонько подтолкнул её вперёд.

— А где же Кучум? Я так много слышала о нём!

— Его нет…

— Он с Трофимом?

— Его нет совсем. Недавно погиб.

— Какая жалость! — Нина поворачивает ко мне опечаленное лицо. — Что же случились?

— Гнал медведя, наткнулся на сучок, ну и погиб.

Нина неожиданно остановила нас.

— А я-то и забыла: всем вам от Василия Николаевича большой привет. Надя ездила к нему в Хабаровск, говорит — ожил, по палате без костылей ходит. Через неделю ждут домой…

— Приедет, непременно приедет, доктур сильнее злого духа, — перебивает её Улукиткан.

Мы стаскиваем в палатку груз, доставленный самолётом, берём багаж Нины, рюкзак, чемодан, свёртки и покидаем косу. Гостья успевает одарить нас великолепными яблоками — алма-атинским краснобоким апортом. Как приятен их освежающий аромат, чуждый для этих мест. Иван ест яблоко на ходу, со смачным треском. Улукиткан настороженно следит за ним, откусывая небольшими ломтиками сочную мякоть.

Я несу своё яблоко в руке. Оно напоминает мне юг. Далёкий юг… Бывало, раньше, осенним утром, по росе, распахнёшь с разбегу калитку и замрёшь, не надышишься спелым яблочным ароматом, скопившимся в лиловом тумане над садом. Не утерпишь, сорвёшь. Ещё и ещё! Нет уже места за пазухой, а всё бы рвал и рвал. Потом тихонько крадёшься к себе под навес и, забившись в постель, ешь одно за другим…

За носком, за тальниковой зарослью, дымок костра сверлит тихую глубину сонного неба. Близко лагерь. Ноги шагают быстро. А на горизонте, за изорванной чертою потемневших листвягов, пылает закат. Оранжевый свет трепещет над вставшими вершинами гор. И весь воздух над рекою и зелёным простором тайги чуть звенит, будто где-то далеко, в недрах леса, смолкают аккорды оркестра.

Вот-вот на землю сойдёт ночь…

Мы обходим берегом тальник. Пробираемся чуть заметной тропкой по закрайку. В воздухе запах дыма и жилья. В просветах мерцает огонёк, одинокий и кажущийся отдалённым, точно где-то за рекою. И как раз в тот момент, когда мы появляемся у палаток, Петя Карев со своей дружиной спешно делает генеральную уборку лагеря. Наше неожиданное появление сразу прерывает работу. Тут уж не до уборки!

Нина с первого взгляда, видимо, поняла, что здесь сами мужчины управляют бытом и всем хозяйством, что обитатели этой одинокой стоянки, затерявшейся в лесной глуши, давно не видели женщину и её присутствие занимает всех их.

— Вот и наше стойбище. Тебя бы, конечно, больше устраивала пещера, но мы, как видишь, в культурном oтношении на ступеньку выше первобытного человека.