Смерть меня подождёт (обновлённая редакция)

Василий Николаевич стелет у входа плащ, бросает в изголовье котомку, прикрывается телогрейкой и на этом заканчивает свой большой трудовой день. Я тоже забрался в постель. Новопольцев и Нина сидят рядышком у свечи. Они привыкли ночью бодрствовать. Она перебирает бруснику, собранную днём в лощине, вероятно для варенья, а он делает из бересты туесок. По их загорелым лицам скользят дрожащие блики огня. В их спокойном молчании, в ленивых движениях рук и глаз уже что-то сроднившееся. И я, засыпая, думаю: «Быть осенью и второй свадьбе…»

Утро серое и очень холодное. По-прежнему всюду туман, густой, тяжёлый, да затяжной дождь продолжает барабанить по палатке. Дыхание Охотского моря несёт с собою на материк ненастье.

Где же спасаются от дождя Гаврюшка с женой?

Встаём, и сразу начинается чаепитие.

У астрономов осталось работы всего на два-три часа, но им нужны звёзды! А звёзд можно прождать неделю.

В палатке невыносимо тесно, скучно. Всех нас гнетёт безделье.

К вечеру туман слегка приподнялся и неясными очертаниями прорезались ближние горы.

Но что это? С мутного неба падают белые хлопья. Не чудо ли, снег?! Ну разве усидишь в палатке?! Я надеваю плащ и выползаю наружу.

Как стало свежо, как тихо! На лицо ложатся невесомые пушинки. Я чувствую жало их холодного прикосновения. Всё вокруг оцепенело, замерло. Неужели так страшны эти невесомые пушинки? Взгляните на них через лупу: какой симметричный узор, какая нежная конструкция из тончайших линий, как всё в них совершенно!

Бесшумно, медленно, густо сыплет с неба неумолимая белизна. Пушинки уже не тают на охлаждённой земле, они копятся, сглаживая шероховатую поверхность. Под их покровом исчезают щели, бугры, россыпи, зелень. На глазах неузнаваемо перекраивается пейзаж.

Перекраивается и исчезает. Чёрным, тяжёлым пологом ночь прикрывает одинокую вершину гольца и всё вокруг.

Заунывно поёт под навесом чайник, да звонко хлопает брезент, отбиваясь от наседающей непогоды.

Новопольцев и Нина дежурят. Они надеются, что набежавший ветер разгонит черноту нависших туч, появятся звёзды и им удастся закончить наблюдения.

Лежу. Мне не спится. Беспомощно мигает пламя свечи. В печке шалит огонь. Звенят палаточные оттяжки, с трудом выдерживая напор ветра.

…Перед утром меня разбудили голоса. Прислушиваюсь. Это работают астрономы. Быстро одеваюсь, разжигаю печь и выползаю из палатки.

Какая красота!

Ветер угнал непогоду к Становому. Всё успокоилось. Под звёздным небом поредел мрак ночи. Снег серебром украсил вершины гор, сбегая широкими потоками на дно долин. А дальше, в глубине провалов, над седеющим лесом, дотаивают клочья тумана. Новопольцев стоит у «универсала», установленного на столбе. Он наводит ломаную трубу на звёзды, делает отсчёты по микроскопам, снова повторяет приём. Нина, в полушубке, в валенках, низко склонилась над журналом, освещённым трехвольтовой лампочкой. Из-под карандаша по строчкам быстро бегут цифры, она их складывает, делит, интерполирует, выводит итог. Я молча наблюдаю за работой.

Ворон простудным криком встречает утро. Из палатки высовывается лицо Стёпы, изуродованное затяжным зевком. Заспанными глазами он смотрит на преобразившийся мир, на звёздное небо, на заваленный снегом лагерь, а губы шепчут что-то невнятное.

Откуда-то снизу доносится лёгкий шорох.

Вдруг вскакивают собаки, бросаются из палатки, и оттуда ко мне под ноги выкатывается серый комочек. Мгновение — и он у Нины на спине. Крик, писк, смятенье. Собаки сгоряча налетают на Нину, валят её. Кучум уже открыл страшную пасть, хочет схватить добычу, но вдруг тормозит всеми четырьмя ногами и носом зарывается в снег у самого края скалы. А комочек успевает прошмыгнуть в щель, два-три прыжка по карнизам, и мы видим, как он катится от скал вниз по мягкой снежной белизне. Бойка и Кучум заметались в поисках спуска.

— Это ещё что за баловство! — слышится строгий окрик Василия Николаевича, и собаки, вдруг поджав хвосты, присмирели, неохотно возвращаются к нагретым местам. — Кого это они?

— Белку. Тут их дорога через хребет… Ой, как же я напугалась, дядя Вася! — говорит Нина, поднимаясь и стряхивая с полушубка снег.

Стёпа босиком перебежал по снегу в палатку к Василию Николаевичу и сразу начал что-то рассказывать. Тут уж действительно не зевай, пользуйся случаем, не жди, когда тебя попросят высказаться, тем более, что Стёпа не любит слушать, предпочитает всему свои рассказы.

Наконец-то астрономы закончили работу и занялись вычислениями. Нам с Василием Николаевичем можно бы и покинуть уже голец, но я решил дождаться результатов вычислений.

Из-за ближайшей вершины выплеснулась шафрановая зорька и золотистым глянцем разлилась по откосам гор. Свежо, как в апреле. Воздух прозрачен, и на душе легко-легко!