Смерть мужьям!

– И вы знаете, кто убийца? – спросил Карсавин и употребил другую шоколадку.

– Возможно, больше, чем вы. Думаю, тут тоже был своеобразный эксперимент: воспитание сильной личности или что-то вроде того. Так вот...

– Достаточно, – Карсавин очень медленно прикрыл веки, и так же осторожно их разлепил. – Я прошу вас об одной услуге. Дайте слово оставить ее в покое, и я немедленно предоставлю вам самые исчерпывающие доказательства. Хватит, чтобы с блеском закрыть все дела. Согласны?

– Разве можно верить слову чиновника полиции? – спросил Родион.

– Готов поверить вашему слову... Вы честный и благородный человек, хоть и полицейский... Прошу не медлить...

– Обещаю не трогать вашу дочь. Даю слово...

– Благодарю... Вы на них сидите.

Массивное кресло перевернулось кульбитом. К днищу с обратной стороны была пристроена массивная папка старинной кожи. Внутри оказалась листки, исписанные аккуратным почерком доктора Карсавина.

– Вы делаете чистосердечное признание в восьми убийствах?! – спросил Ванзаров.

– Не забудьте, вы дали слово... – стиснув зубы, сказал Карсавин и вдруг чихнул. Застыв на мгновение, доктор свалился кулем на письменный стол, стукнув лицо о чернильницу. В пролившейся лужице утонуло треснувшее пенсне.

Ванзаров дунул в полицейский свисток.

Вместе с Семеновым они отвалили тяжелое тело к спинке кресла. Карсавин не изволил дышать. И помощь не требовалась.

Скорее из упрямства, Родион проверил все ящики. Кругом было пусто. Только в одном красовалась послание: «Ванзаров, не ищите. Все письма и дневники я уничтожил. Не тратьте время. Помните: вы дали слово».

Доктор Карсавин подготовился основательно. После собственноручных признаний в убийстве супругов Грановских, Делье, Хомяковых, горничной Ипатьевой и барышни Арины Кивато из чувств личной ненависти и невыплаченных долгов, он написал заявление о сведении счетов с жизнью «по причине невыносимых моральных мук от совершенных злодеяний», а также в его смерти просил винить только его самого.

«Итальянская ночь» пахла чуть уловимым ароматом горького миндаля. Петр Владимирович ушел гордо и со вкусом. Какая все-таки потеря для нервных пациентов.

3

Николаевский вокзал столицы тонул в дымке бедой ночи и мутном свете газовых фонарей. На платформу подали поздний состав. Молодой господин, чуть полноватый, но подтянутый, совсем без багажа, что-то сказал на ухо другому господину в нелепом, будто с чужого плеча летнем пальто, и неторопливо отправился вдоль перрона.

Посадка началась. Сновали носильщик, груженные чемоданами и баулами, как верблюды, за которыми налегке шествовали господа путешественники. Поезд дальнего следования блестел начищенными вагонами только первого и второго классов, стекла сверкали, проводники в идеально чистых мундирах Министерства путей сообщения, кланялись пассажирам, подсаживали дам, гладили детей по головкам и были крайне любезны. Сразу видно: в Париж люди едут, не в куда-нибудь в Сибирь.

Около вагона первого класса произошла заминка. Дама везла с собой столь необъятный багаж, что два носильщика не справлялись. Впрочем, крупный саквояж, плотно набитый, она не выпускала из рук. Нельзя пройти мимо ее очаровательного дорожного туалета из альпага цвета гелиотроп. Очень широкая юбка-клош, пристроченная внизу три раза, и шемизетка из полосатого фуляра, белого с розовым, как перед так и спина которой образуют три довольно широкие складки, причем каждая отделена белым кружевом гипюр. Высокий воротник из материи, от которого ниспадает кружево в виде отложного воротника, пышные, длинные рукава-ballon и кушачок, сделанный из фуляра. Шляпа из пестрой соломы отделана лентами цвета гелиотроп и перьями. На плечи накинута пелеринка-колет очень широкая, из альпага, сделанная на кокетке, которая скрыта под большим капюшоном, подбитым фуляром одного цвета с шемизеткой. Пелеринка скрепляется спереди изящным аграфом из серебра. Высокий воротник отделан четырьмя изящными серебряными пуговицами, по две с каждой стороны и светлые шведские перчатки до локтя. И хоть в костюме не найти моднейшей клетчатой «шотландки», согласитесь – глаз не оторвать.

Несмотря на хрупкий вид, дама руководила грузчиками с решимостью полкового ротмистра, гоняющего тупых новобранцев на плацу. Командовала, как правильно поднимать чемодан, как заносить его в вагон, как соблюдать строгий порядок вещей, при этом трудиться быстро, без заминок и чесания затылков. По правде говоря, грузчикам так надоели пискливые распоряжения, что они готовы были швырнуть багаж на перрон, потеряв деньги, лишь бы отвязалась эта холера.

Спасение труженикам баулов пришло внезапно. Плотный молодой господин, подойдя незаметно, приветствовал даму. Она резко обернулась и позабыла о грузчиках.

– Зачем пришли, мы же попрощались, – сказала довольно резко, не успев отложить командный тон.

– Я прощался с госпожой Ухтомской. Но счел нужным пожелать доброго пути госпоже Карсавиной, – сказал Родион, приподнимая край шляпы, как требовали приличия. – Мой визит исключительно личный.

Дама мило улыбнулась: