Смерть на брудершафт (Фильма 3-4)

— Увы, молодой человек. Я бы очень этого желал, но ничего не получится. Мы с Алиной слишком отдалились друг от друга. Я для нее — неодушевленный предмет. Средство для добывания наркотика. Если ваше превосходительство позволит, я расскажу один недавний случай… Простите, что отниму время, но это поможет вам понять… — Он сделал неопределенный жест. Хрустнул пальцами. — В прошлом месяце у Алины был день рождения. Моя покойная жена была воспитана в лютеранстве, и у нас в семье отмечали не именины, по-русски, а дни рождения. Вдруг вспоминаю: семнадцатого у Алиночки день рождения. В прошлом году, каюсь, я про это забыл — было не до того. Даже не поздравил. Думаю, нужно искупить вину. Купил ей подарок — дорогой, за два года сразу. Вручаю, поздравляю. А она в тот день была особенно нехороша. Смотрит на сверток без интереса, на меня — будто впервые видит. Кривит губы. Спрашивает: «А вы имеете какое-то отношение к факту моего рождения?» На «вы» она меня уже давно называет, я привык. Но здесь, конечно, был уязвлен. Более всего тем, что она даже не пыталась меня оскорбить, а казалась искренне удивленной. Я попробовал перевести в шутку: «Никаких сомнений. Ты родилась ровно через девять месяцев после свадьбы». Она очень серьезно выслушала, кивнула и вдруг говорит: «Если я появилась на свет благодаря вам, то будьте прокляты». Вот такие у нас отношения. Сердечность дочь проявляет, лишь когда ей нужно проникнуть ко мне в кабинет с известной целью.

Подполковник криво улыбнулся, а Романов вспомнил, как Алина говорила про отца: «что-то такое сверкнет серебряным плечом, дохнет табаком». Пожалуй, идея закончить дело по-семейному действительно не годится.

— Не забывай, Алеша. Она морфинистка, — серьезно, без подтрунивания сказал князь. — У этой публики нет своей воли, они живут от дозы до дозы. Все прочее для них — дым, мираж.

Конец обсуждению положил Жуковский:

— Ротмистр абсолютно прав. Наркоманы непредсказуемы и ненадежны, но при этом очень хитры и изобретательны. Шахова может наврать отцу, наплести небылиц, а сама предупредит резидента, и дело будет провалено. Нет, господа, продолжаем лов на живца. Только уж вы, Романов, не оплошайте. От ридикюля не отходить ни на шаг, что бы ни случилось. Это приказ, ясно?

«Даже если Шаховой будет угрожать опасность?» — хотел спросить Алексей, но покосился на отца Алины и промолчал. Приказ был сформулирован яснее некуда.

Спустилась ночь, зажглись огни

Зал кабаре наполовину пуст. Еще рано, завсегдатаи только собираются. За кулисами настраивают пианино. То и дело мигает свет — что-то не в порядке с электричеством, но это мерцание как нельзя лучше соответствует гротескному интерьеру клуба. То сгустятся, то исчезнут тени. Бесчисленные кривые зеркала вспыхивают огнями, темнеют, снова оживают.

Сегодня Романов пришел задолго до Шаховой. Никуда она не денется, доведут от дома в наилучшем виде. А у прапорщика была своя задача — попробовать найти черно-белого человека в алых перчатках. Тот, вероятно, тоже будет высматривать желтую блузу, но «Армагеддон» сегодня в голубой. Правда, интересный незнакомец тоже мог переодеться…

Волновался Алексей гораздо сильнее, чем вчера. Второй раз опозориться перед князем, перед Жуковским будет немыслимо. Лучше пулю в лоб! Нет, даже этого нельзя, а то скажут: у бедняги всегда были суицидальные наклонности. Если уж умирать, то не от своей руки, а от немецкой. Но для этого ее, немецкую руку (предположительно в алой перчатке), еще предстояло отыскать.

Мефистофель приветствовал Романова у входа как старого знакомца. Поздоровались и некоторые из вчерашних.

«Кровосмеситель» крикнул:

— Привет, Трехглазый. Сбацаешь нам на фортепьяно?

«Палач» блеснул глазами через маску и кивнул.

«Беспутная» подошла и поцеловала.

Эпатисты приняли новичка в свою компанию. Это-то хорошо, но, сколько Романов ни приглядывался, алых перчаток ни на ком не увидел. У «Палача» были красные, но иного покроя — кожаные, с раструбами. Зато мужчин, одетых в черное и белое, Алексей насчитал с полдюжины. Это еще без вчерашней команды «рентгенов», у любого из которых, как знать, могли иметься алые перчатки. Никого из них в кабаре пока не было.

Больше всего народу стояло вокруг центрального стола, где Селен рассказывал об ужасных событиях минувшей ночи. Его слушали с ахами и охами, барышни хватались за сердце.

Поэт был интригующе бледен. Даже фиолетовый синяк под глазом не портил его импозантного вида — наоборот, смотрелся очень живописно.

— …Одного из головорезов я поверг наземь приемом бокса, второму свернул челюсть, — услышал Романов, приблизившись. — Но что я мог один против восьмерых? Аспид струсил, убежал. Все меня бросили! — Укоризненный взгляд на сидевшую рядом Любу, которая безропотно приняла упрек. — Страшный удар обрушился на меня. Я лишился чувств и дальше ничего не помню… Мерзавцы раздели меня донага.

— Всё так и было, — подтвердила Люба. — Хорошо, не зарезали, фармазонщики. Ужас что творится! На улицу не выйдешь.