Смерть на брудершафт (фильма 7-8)

Тарас бежал шустрее Финна и потому успел занять хорошую позицию, в железной кабине перевернутого паровоза. Жандармы были близко: один впереди, сзади двое, а там из-за деревьев еще несколько.

Первый увидел Тараса, закричал:

— Ты из которого взвода?

А потом:

— Эй, ты чего?!

И упал, сбитый с ног пулей.

Тарас выстрелил по следующему, но мимо, а потом те залегли и тоже открыли огонь. Увальню Финну пришлось спрятаться за кучей рассыпавшегося угля, на открытом месте. И доставалось ему тяжелей, чем Тарасу. Жандармы подбегали все новые — кто палил прямо на ходу, кто с колена — и метили они всё больше по хорошо видной черной мишени. Фонтанчики угольной пыли так и разлетались. Финну, поди, и прицелиться-то нормально было нельзя. А Тарас бил аккуратно, ему за металлической стенкой было спокойно.

Положил одну голубую шинель, вторую. Только взял на мушку подбежавшего офицера, да скакнула по железной скобе оранжевая искра — кусочек свинца отрикошетил Тарасу прямо в висок.

Збышек высадил одну за другой три обоймы. Он волновался, от этого спешил нажать на спуск и, кажется, ни в кого не попал. Очень это было ему обидно. Збышек всё сильнее сердился на себя за промахи, не понимая, что частым огнем не дает поднять головы солдатам, накапливающимся у хвоста разбитого поезда, — то есть отлично справляется с поставленной задачей. Погубил он себя тем, что наконец решил бить наверняка и слишком высоко приподнялся. Винтовочная пуля попала ему прямо в белые зубы, и он захрипел, опрокинулся, несколько раз дернулся, затих.

Гирш, наоборот, берег патроны. Он пристроился между колес, расчетливо, и на одном месте не задерживался. Выстрелит раз — переберется к другому колесу, чтоб не подловили.

Поляк уже перестал поддерживать его огнем, а Гирш всё маневрировал, всё держал жандармов на дистанции. Он воображал себя последним защитником крепости Масады, которые погибли, но живыми врагу не дались.

Бывалый жандармский вахмистр, потихоньку подползший сбоку, ранил боевика двумя меткими выстрелами: в локоть и в плечо.

От боли Гирш на несколько мгновений потерял сознание. Из карабина стрелять он больше не мог и вынул револьвер. Там в барабане было семь патронов и можно было продержаться еще полминуты или даже минуту, но Гирш испугался, что снова лишится чувств и тогда они возьмут его живьем. Поэтому он приставил револьвер к подбородку дулом вверх и спустил курок.

Петри лежал нескладно, под густым огнем, но отстреливался дольше всех. Под конец жандармы били по нему залпами, не поднимешься. Но он все-таки высовывал дуло и палил вслепую. «Ничего, ничего, ничего», — повторял он шепотом и совсем ни о чем не думал. Только ждал двойного свистка. Начальник сказал, что после двойного свистка можно уходить. Уходить Петри собирался так: распластавшись по земле, отползти по-рачьи к первому вагону, потом на четвереньках, потом бегом к лесу.

Его застрелил тот же ушлый вахмистр, что уложил Маккавея. Подобрался сзади, неторопливо прицелился, и готово.

После поединка

В лесной чаще

По чавкающему грязью оврагу, по трескучему валежнику, через глухую чащу волок на себе неутомимый Тимо раненого майора фон Теофельса. Зепп болтался у слуги на спине бессмысленным мешком и время от времени вскрикивал.

— Noch ein bißchen! Noch ein bißchen![12] — причитал Тимо.

Сделать перевязку пока было никак нельзя, сначала требовалось уйти подальше от железной дороги, но стоны хозяина разрывали сердце, а больше всего Тимо боялся, что барин истечет кровью. Рана была в живот. Может быть, oh Mein Gott, смертельная…

— Кончено, кончено… — сипел фон Теофельс.

Когда он заплакал, слуге стало совсем страшно. Даже в раннем детстве Зепп плакал редко, а позднее вообще ни разу.

— Еще десять минуточек и перевяжу, — пообещал Тимо. — Потерпите.

Оглохший Зепп не услышал, зарыдал еще горше.

Не от боли. Рану, от которой он плакал, перевязать было невозможно.

На месте трагедии

Паровоз пыхтел в сотне шагов от последнего из покореженных вагонов. Литерный «А» прибыл полчаса назад, его величеству доложили о случившемся. Старший из генералов свиты хотел немедленно эвакуировать поезд в обратном направлении, но государь воспротивился. Он желал лично осмотреть место трагедии — почтить память погибших, ободрить пострадавших, поблагодарить молодцов-жандармов, которые истребили злоумышленников. Двадцать восемь лет назад, когда в Харьковской губернии перевернулся императорский поезд, Николай уцелел чудом; потом французский прорицатель напророчествовал ему, что нынешнее царствование закончится на рельсах. Стоит ли удивляться, что к железнодорожным катастрофам его величество относился с болезненным интересом.

«Второй раз Бог спас», — думал он взволнованно, но на лице ничего кроме приличествующей событию скорби не отражалось. Император хмуро говорил свитскому генералу: