Смерть на коне бледном

Мимо окна проносились тускло освещенные станции, а я пытался представить, как в подобной ситуации поступил бы Холмс. В Лондоне опытному охотнику гораздо проще выследить жертву, чем в джунглях. Мой друг недавно привлек к делу банду юных оборванцев, которую величал «нерегулярной армией с Бейкер-стрит». Уличные мальчишки собирали сплетни, подслушивали разговоры и следили за подозреваемыми, которые ни за что не заподозрили бы шпиона в одном из ребятишек, во множестве слоняющихся по закоулкам Лондона. Но ведь и Моран может нанять соглядатаев. Кто же из мужчин, женщин или даже детей, встреченных мною по пути, в сговоре с полковником?

Наверное, кто-то до самого последнего момента наблюдал за мной на станции. Возможно, даже сел со мной в поезд. Совершенно очевидно, что мне следует, вернее, чего не следует делать: они ждут, что я выбегу из вагона и кинусь обратно на Бейкер-стрит — доложить обо всем Холмсу. Признаюсь, меня разозлила эта мысль: значит, из нас двоих слабаком считают меня? От злости в голове немного прояснилось. Мне, безусловно, далеко до дедуктивных и криминалистических талантов Холмса, но я пережил бойню при Майванде и осаду Кандагара и не стану удирать от заурядных преступников. Ибо я с немалым удовольствием мысленно называл могущественных заговорщиков обыкновенными бандитами.

С поезда я сошел, как и собирался, на станции «Сент-Джеймс-парк». Выход из подземки располагался между Букингемским дворцом и Уайтхоллом. Светило солнце. Очевидно, никто не преследовал меня. Разумеется, вокруг сновали десятки прохожих — по дорожкам парка, мимо клумб и озера, через мост, по улице Мэлл. Среди них встречались и няни с колясками, и государственные служащие, судя по сюртукам и шляпам. Любой человек в толпе мог быть соглядатаем, но меня это уже не заботило. Я прошел мимо Мальборо-хауса, миновал стоянку кебов на Пэлл-Мэлл и наконец добрался до своего клуба.

В это время дня здесь мало кто бывает. Роубак, дежурный портье, взял у меня шляпу, пальто и перчатки. Я по привычке бросил мимолетный взгляд на обитую сукном доску для объявлений. Там за проволочной сеткой обычно хранятся письма, оставленные для завсегдатаев. Для меня там редко что-нибудь находится: я почти не переписываюсь с друзьями по клубу, а всем прочим, как правило, сообщаю адрес на Бейкер-стрит. Однако я увидел конверт с моим именем. Видимо, речь идет о ежемесячном взносе.

Но нет, судя по почтовому штемпелю, письмо не имело никакого отношения к клубу. Адрес был выведен тем же каллиграфическим почерком, что и в послании Сэмюэля Дордоны, это меня неприятно удивило. Даже стиль похожий: «Джону Х. Ватсону, эсквайру, бакалавру медицинских наук, бакалавру хирургии». Отправлено два дня назад.

Вряд ли кто-то следил за мной прямо тут. В клуб не мог просто так войти посторонний. А Моран точно в нем не состоял. Зачем ему рисковать? Ведь на голосовании сразу же подвергли бы сомнению его звание, даже если забыть о его мерзком поведении. Вытащив письмо из-за сетки, я медленно поднялся по устланным ковром мраморным ступеням к дверям располагавшейся на первом этаже библиотеки, выбрал кресло в уголке рядом с окном, выходившим на площадь (если за мной следят, то это отличное место для шпиона), и открыл конверт.

Никакого письма — лишь кусочек картона. На таких карточках обычно указывают время посещения доктора или зубодеры. Кто-то вписал несколько слов в те графы, где должны стоять имя и дата. Почерк незнакомый. Я ждал угроз или «предупреждений», но вместо них увидел какой-то бессмысленный набор слов. Если бы не столь тщательно прописанное имя на конверте, я подумал бы, что кто-то ошибся адресом.

В строке, где обычно значится имя, я прочел: «Графиня Фландрии». А в той, где указывают день: «Новолуние». И ничего более. Я бессмысленно таращился на карточку, загадочные слова поставили меня в тупик. Что же это, черт подери? Ни имя, ни дата ничего мне не говорили, но, судя по необычайному способу доставки, сообщение было крайне важным. Отправитель, кем бы он ни был, знал, что я состою в Клубе армии и флота. Быть может, он хотел, чтобы письмо, отправленное сюда, а не на Бейкер-стрит, 221б, осталось незамеченным нашими недоброжелателями. Значит, он друг. Или все же враг? А если это лишь напоминание о том, что нигде больше не могу я чувствовать себя в безопасности, даже в собственном клубе?

Нельзя покинуть эти стены, не узнав правды. Здесь можно хотя бы оставить весточку «заинтересованным лицам». Роубак заслуживает доверия и сохранит мое сообщение на случай, если со мной вдруг приключится несчастье.

Я снова уставился на карточку. Всего три слова. Неожиданно мне представилось, как некто, мужчина или женщина, пишет их в отчаянной спешке. У этого человека, как и у полковника Пуллейна или Джошуа Селлона, нет времени на объяснения, потому что смерть уже на пороге. Потом убийца обыщет вещи несчастного, но разве обратит он внимание на забытую на камине медицинскую карточку?