Смерть на перекрестке

Как ни странно, возмущенное заявление Ешие особых возражений не встретило. Окубо — и тот почему-то не стал покрывать позором «толстого маменькиного сынка», при первых же трудностях нацелившегося воротиться в город. Ешие, здорово приободренный отсутствием ожидаемого вала всеобщего презрения, принялся гнуть свое:

— Я возвращаюсь. Кто-нибудь со мной идет?

Несколько мальчиков переглянулись. Помолчали. Помялись. Наконец раздался неуверенный первый голос:

— А чего? По мне, так Ешие дело говорит!

— И правильно! Я так же считаю!

— И я согласен!

— Вот и славно, — выдохнул Ешие, все еще не совсем вошедший в новообретенную роль выразителя общего мнения. — Правда, пошли назад, что ль? Была радость — шляться в темноте по холоду! Одни боги знают, что за твари в здешних горах прячутся, только ночи, между прочим, и ждут!

Засим толстяк, не озаботясь формальными словами прощания, резко развернулся и споро почесал вниз по горной тропинке — надобно заметить, со скоростью куда большей, нежели та, с которой он недавно карабкался вверх.

Мальчишки, порешившие вернуться вместе с ним в город, обменялись насмешливыми взглядами, но через несколько мгновений припустили следом.

— Трусы несчастные! — заорал вослед беглецам Окубо. — Удрали, увидев жалкие следы на снегу! Вы — позор своих предков!

Он покосился на Кадзэ и ехидно полюбопытствовал:

— А почему бы тебе, сопляк, не поторопиться? Еще успеешь составить им компанию!

— С чего вдруг? — очень ласково ответствовал Кадзэ. — Именно я следы эти на снегу и увидел. И не припомню, чтоб я сказал хоть слово о возвращении домой.

— Славно. Значит, хоть ты не намерен бежать вместе с этими никчемными трусами?

Кадзэ молча пожал плечами. Взглянул Окубо в глаза — спокойно и холодно.

— Чего молчишь, недоросток?

— А что говорить-то? Жду, пока ты заткнешься и мы наконец дальше пойдем.

— Может, полагаешь, и я струшу?! — зашипел Окубо.

Кадзэ склонил голову к плечу. Обдал его откровенно ироничным взором. Снова пожал плечами, а после неторопливо пошел вперед, не удостоив недруга даже словом. Окубо покосился на остальных ребят (с Ешие не ушли всего-то трое) и торопливо последовал за Кадзэ. Шли они в тяжелом, взрослом молчании. И следа не было недавних мальчишеских шуточек и смешков. Черные ветви, только что казавшиеся просто по-зимнему оголенными, ныне словно предвещали беду. От кустов и деревьев тянулись по белому снегу мрачные тени. Юные путешественники все теснее сбивались в стайку, все более испуганно перешептывались. Где-то в темнеющем небе хрипло каркнул ворон. Мальчишки — все до единого — подскочили от неожиданности. Потом в унисон захихикали, с истерическим восторгом тыча пальцами в летящую птицу.

Примерно за полчаса до того, как на горы обрушилась полная тьма, они доплелись все ж таки до конца дороги. Там, и верно, стоял исхлестанный непогодой маленький домик. Лохматая крыша из почерневшей соломы. Грубые бревенчатые стены. Спереди красовалась большая, кое-как сбитая из неровных досок дверь. Окон, похоже, в домике не было вовсе. Кошмар и ужас. Под столь непритязательной кровлей, возможно, и стал бы обитать юный лесоруб или бедный углежог, — но и помыслить было невозможно, чтоб сия жалкая хижина стала приютом для великого мастера благородного искусства меча!

— Это… оно? — тихонько, ровно в никуда, спросил Окубо.

— Кто ж его знает? Вроде мы до конца дороги дошли.

— Нам чего — прямо тут кланяться? — полюбопытствовал один из мальчиков.

Окубо не ответил. Просто пал у дверей домика на колени и склонился в нижайшем земном поклоне. За ним последовали остальные. Кадзэ, поудобнее устраиваясь на коленях, тоскливо смотрел Окубо в спину. А на что там особо смотреть? Разве — на фамильный герб, белеющий у него на затылке, почти под самым воротником черного верхнего кимоно [9]? На паука похоже. В центре — бриллиант, а вокруг — склоненные стебли бамбуковые. Прочие мальчишки тоже скучали, коленопреклоненные. С тоски Кадзэ подумал — может, медитацией заняться? Она вроде и душу, и разум очищает. Конечно, медитируй хоть как, теплее на холоде зимнем не станет, зато, уйдя в себя, можно этот холод уже не ощущать!

Ночь пала, как то и бывает в горах, — внезапно и жестоко. Морозец пощипывал коленки и локти мальчишек, забирался под кимоно и хакама. Дрожали. Стучали зубами. Однако терпели. Вовсе новичками они не были, — не раз случалось участвовать в военных учениях. Хоть и не всерьез — а все жизнь воинская, какова есть. Ночевали и в шатрах, и просто под открытым небом, — и зимой тоже. Да ведь и рождены все в деревне! С малолетства в горах охотились! В общем, попривыкли к холоду да ветру. Непривычно другое — на коленях в снегу стоять. Тем более так долго. Противно, утомительно и на душе тяжко. Одно слово — достойный конец утомительного похода!