Смерть на перекрестке

Потом он от души вымылся в глубокой деревянной ванне офуро. Ванна была огромная — высотой ему по грудь, а шириной такова, что взрослый мужчина, раскинув руки, лишь кончиками пальцев дотянулся бы до ее краев. Влажные, почти до прозрачности тонкие доски пригнаны друг к другу столь плотно, что ванну не приходилось ни смолить, ни клепать — она и так была водонепроницаема. У дальней стены — деревянная ступенька, на ней так удобно сидеть, расслабившись, отмокая по шею в горячей воде. Прислужница непрестанно поддерживала огонь в медной жаровне, выкованной в форме ящика. Одним концом жаровня примыкала к противоположной стене ванны — так и нагревалась вода до нужной температуры, отзывающейся в теле купальщика почти мучительным наслаждением.

Кадзэ скинул одежду. Прислужница на несколько минут отошла от огня и помогла ему счистить с себя пот и грязь, прежде чем лезть в ванну. Для этого служили сначала деревянная скребница, а затем — лоскут грубой ткани. Несколько раз Кадзэ невольно поморщился — очень уж больно, до слез больно было скрести сначала деревом, а потом шероховатой тряпкой по телу, едва не сплошь покрытому синяками и ссадинами. А что стоял он сейчас нагой на глазах у незнакомой молодой женщины — так в этом он не видел даже намека на эротику. Именно таким образом он мылся с самого раннего детства — всегда при помощи той или иной банщицы. Женщина, которая терла совсем недавно скребницей его обнаженную спину, была всего лишь принадлежностью бани — не более возбуждающей, чем, скажем, ступенька для сидения или огонь, горевший в жаровне.

Когда он как следует поработал скребницей и тряпкой, банщица принялась смывать с него грязь, снова и снова черпая деревянным ушатом горячую воду из офуро. И только потом он залез на невысокий табурет и ступил через край в обжигающий жар ванны. Сначала нырнул с головой, потом присел на ступеньку, блаженно погрузился в воду до самого подбородка. Пусть горячая влага смывает с него боль вчерашнего избиения и усталость тела, затекшего после ночи в клетке!

— Боги милостивые, хорошо-то как! — простонал Кадзэ наконец.

Банщица не ответила. Промолчала, сумрачно глядя куда-то в сторону.

— Отменное здесь офуро, — сделал Кадзэ новую попытку завести разговор.

— Да, неплохое, — пробормотала наконец прислужница, но так тихо, что он еле-еле разобрал ее ответ.

Кадзэ прикрыл глаза, откинул усталую голову на край ванны.

— Твой господин, должно быть, тоже без ума от этого офуро?

И снова банщица промолчала, делая вид, что все ее внимание поглощено подкладыванием поленьев в медную жаровню.

— Ему что — не нравится?! — изумленно вопросил Кадзэ.

Прислужница ответила — вновь еле слышным шепотом, так тихо, что Кадзэ пришлось вытянуть шею в ее сторону, чтоб разобрать слова:

— Не слишком-то часто светлейший князь в баню захаживает…

Японец, который имеет возможность сходить в баню и не использует ее?! Сама мысль об этом представлялась Кадзэ дикой, абсурдной. Он резко замолчал. Призадумался — что нового добавляет эта неожиданная деталь к образу здешнего князя? Непонятно. Но быть может, Манасэ — сторонник «голландской веры»[10], запутанного клубка религиозных правил и предрассудков, которым столь сильно дорожат дурно пахнущие европейцы? Не то чтоб сам Кадзэ когда-нибудь видел хоть одного из этих странных созданий, однако всем и каждому известно, что на частые купания, пристойные для нормальных людей, у них цивилизованности явно не хватает. Высокие волосатые западные варвары приплывали в землю Ямато издалека и приносили с собой нелепые и фантастические обычаи своей родины. Уважающему себя человеку стыдиться бы следовало того, чем эти чужестранцы гордились! Кадзэ слышал о них такие истории, что попеременно то изумлялся до невозможности, то передергивался от отвращения. Европейцы слыли известными лжецами — поневоле задумаешься, в своем ли уме тот, кто верит в их глупые сказки или копирует их бредовые обычаи! Однако среди приближенных Токугавы Иэясу есть несколько чужеземцев, да и раньше ни Нобунага, ни Хидэёси не чурались дружбы западных варваров. Кадзэ, впрочем, подозревал, что чужеземцев просто держат за забавные игрушки вроде как собак или кошек необычных — для развлечения.

Он попытался было как-то разговорить молчаливую банщицу, дабы узнать побольше об обычаях замка Манасэ, но безрезультатно, — женщина лишь несколько раз пробурчала что-то вовсе не внятное да еще изредка кивала. Что поделаешь, Кадзэ уже привык — с ронином люди обходятся куда менее почтительно, чем с высокопоставленным самураем. Крестьяне паршивые — и те не спешили склоняться перед ним до земли, даром что ронин — самурай не хуже прочих. Но упорная неразговорчивость этой прислужницы настораживала — ох, чуяло его сердце, тут не грубость, а нечто совсем, совсем иное.