Смерть на перекрестке

— Я тебе ни за что платить не намерен!

— Послушайте, послушайте! Я свою часть сделки выполнил, а вы извольте заплатить!

— Ни хрена я тебе, гаду, не дам!

— Но мы договорились! Уговор есть уговор!

— Да с какого перепою мне тебе…

— А дальнейших услуг от меня небось хотите?

— Чтоб тебе сдохнуть… ладно, плачу половину.

— Ну уж нет. Все целиком!

— Половину — и спасибо скажи!

— Две трети!

— Ладно. Подавись.

— Ну вот и чудненько!

Из лесу мячиком выкатился Нагато. Остановился. Следом за ним этак неторопливо вышел огромный человек — могучие руки, изрядное брюхо, а плечи и грудь — сплошь в многоцветье разбойничьих татуировок. На ходу он отвязывал кошель, сбоку подвешенный к тесьме набедренной повязки, составлявшей все его одеяние. Нагато все еще держал в руках лук и стрелы, полуголый его спутник был вооружен копьем. Остановившись, татуированный вонзил копье в землю. Расстегнул кошель. И принялся отсчитывать в подставленные ладони Нагато золотые монеты, весело позванивавшие друг о друга.

Понятно. Значит, предатель — все-таки судья. Что и следовало ожидать. Кадзэ не был ни оскорблен, ни даже удивлен. В нынешние скорбные времена доверять и брату-то родному нельзя, а уж такому ничтожеству, как Нагато, пожалуй, и круглый дурак бы доверяться не стал. Но вот на что и верно отвратительно, невозможно смотреть было, — так это на позор самурая, ведущего себя подобно жадному торговцу. Как он вокруг этого простолюдина-бандита бегал, как деньги его грязные обнюхивал — ровно пес дворовый вокруг сучки течной носился!

Наконец деньги перешли из бандитского кошеля в судейские руки. Татуированный сказал хрипловато:

— Ладно, пойду я. Надо парней моих сыскать. Коли не скажу им бросить это дело — они ж за самураем тем проклятым, шлюхиным сыном, всю ночь гоняться будут. А не хватит ума гаду убраться отсюда подобру-поздорову — что ж, не нынче, так завтра его прижмем.

Сказал, развернулся и пошел, не оглядываясь, прочь — через лес, в направлении бамбуковых зарослей.

Судья постоял немного, провожая вольного молодца взглядом. Потом снова тщательно пересчитал полученные монеты. Вынул из рукава тряпицу, аккуратно завернул в нее деньги и засунул за пояс, аккурат рядом с рукоятями двух самурайских мечей. Подошел к дереву, на корень коего несколько часов назад присел передохнуть Кадзэ, и принялся вытаскивать застрявшую в стволе стрелу. Та засела глубоко, — запросто не вытянешь. Особой сноровки у господина судьи не наблюдалось, кончилось, короче, тем, что Кадзэ услышал громкий треск — переломилась стрела надвое.

— Чтоб тебя демоны взяли, проклятая! — бросил толстяк с сердцем. Швырнул обломленное древко наземь и тоже ушел в лес, оставив Кадзэ в долгожданном одиночестве.

Кадзэ, коего терпением боги не обидели, подождал немного — ну как еще гостей незваных принесет? И лишь потом направился к дереву. Сначала увидел в траве флягу из-под воды, которую уронил, откатываясь от стрелы. Флягу поднял. Он ведь ее в доме Дзиро позаимствовал, надобно будет вернуть угольщику. А после отломленное древко, брошенное судьей, в руки взял и долго, задумчиво его разглядывал.

Глава 13

Много имен у любви.

В глуши же темных лесов
Ей имя — молчанье.

На следующий день Кадзэ первым делом в зал суда отправился — навестить беднягу Дзиро, все так же томившегося в клетке. Прошлым вечером он этак бодренько поведал Манасэ — мол, обычные поиски лагеря бандитского ни к чему не привели, видимо, необходимо будет другую стратегию избрать — похитрее. Нагато, тоже на встрече присутствовавший, так, несчастный, и извертелся весь — все ждал, когда же Кадзэ про засаду лесную упомянет? Не дождался. Вместо этого Кадзэ вступил с князем в долгий, отвлеченный спор о том, какой из стилей поэтических приятнее для слуха и утешительнее для сердца — хайку трехстрочная или старинная пятистрочная танка? Вот тут Манасэ наконец-то себя в родной стихии почувствовал, тотчас скучать перестал, живо принялся собственные доводы приводить — и затянулась беседа о поэзии на несколько часов. В течение всего времени Нагато, согласно правилам этикета, пришлось сидеть, выпрямив спину и поджав под себя ноги, всем своим немалым весом навалившись на колени и вывернутые пятки. Вскоре ему так худо стало — не знал, каким богам молиться и каких демонов заклинать, лишь бы совершенно непонятный ему разговор поскорее закончился! И что же? Всякий раз, когда спор начинал несколько затухать, проклятый ронин, чтоб ему сдохнуть в муках, приводил очередной тонкий довод — а одержимый поэзией Манасэ закатывал длиннющую речь, дабы этот довод парировать! Скольких смертей пожелал мысленно ронину судья в тот вечер — не счесть. Но хуже боли в затекших ногах и спине терзали толстяка два вопроса: какого беса самураю понадобилось именно нынче втягивать светлейшего в длинный спор о поэзии и какого дьявола он ни словом не упомянул о засаде?! К концу же приятной беседы Нагато еле на ноги подняться смог, домой чуть не на четвереньках приплелся…