Смерть на сон грядущий

Когда я вышел в холл, ее уже не было. Я собрался было вызвать такси, когда заметил двух знакомых, погруженных в серьезную беседу за пальмой в кадке. Пришлось подойти поздороваться с Элмером Бушем и Джонсоном Ледбеттером, исполняющим обязанности сенатора, которым он, видимо, никогда не станет.

Они взглянули на меня так, словно я был последним человеком на земле, которого они хотели бы видеть. Глаза у несостоявшегося сенатора припухли, сам он выглядел усталым. Журналист казался гораздо энергичнее, словно тигр, утащивший последнюю овцу. Они явно заготовили какой-то план.

— Как вы себя чувствуете, сенатор? — весело спросил я: даже несостоявшийся сенатор имеет право на снисхождение.

— Очень хорошо, Саржент.

Я был удивлен, что он помнит мою фамилию.

— Это очень серьезный кризис, — сказал Элмер Буш своим хорошо поставленным голосом провинциального трагика.

— Это недоразумение, — хрипло выдавил Ледбеттер.

— Мы надеемся, сегодня вечером в моей программе общественность узнает всю правду, — твердо заявил Элмер Буш.

— Сэр, я тоже надеюсь, что вам удастся защитить свои права.

— Спасибо, мой мальчик, — пробасил Ледбеттер.

Тут по холлу разнеслось:

— А вот и он!

К нам ринулись репортеры и фотографы; их очки сверкали, лица раскраснелись от мороза и удовольствия, что удалось загнать в угол падающую звезду.

— Все это, — заявил Джонсон Ледбеттер, — трагическая ошибка.

2

Было это трагической ошибкой или нет, но в те дни тема эта стала главным предметом разговоров в Вашингтоне, да, если верить газетам, и во всех прочих местах тоже. Коррупция, рядящаяся в сенаторскую тогу, перестает быть грязной и становится трагической, как точно сказал мистер Ледбеттер.

Покинув «Мэйфлауер», я направился к миссис Голдмаунтин, рассчитывая, что та должна быть дома. Она оказалась источником изумительной информации, так как провела большую часть своих пятидесяти лет, карабкаясь по социальной лестнице. В результате не было в Вашингтоне такого угла, куда бы она не сунула свой нос. Кроме того, она стала для меня источником дохода, если учесть дела фирмы собачьего корма «Хей-Хо».

Меня провели в желтую гостиную, где хозяйка оживленно беседовала с вице-президентом фирмы — тем самым, с которым я говорил накануне. Когда я вошел, она как раз говорила:

— У Гермионы диапазон в четыре октавы, из которых три не используются.

— Но это же великолепно! — вскричал вице-президент, внешне напоминавший чау-чау.

— Мистер Саржент, я так рада, что вы приехали! Уверена, у вас горели уши.

— Пит знает, как его ценят в нашей фирме, — сказал «чау-чау» и подался вперед, протягивая для рукопожатия мясистую лапу. Я поспешил тряхнуть ее и отпустил. Потом на миг склонился к ручке миссис Голдмаунтин, как, по моим предположениям, делают дипломаты.

— По многим признакам, — заявил «чау-чау», — это должно стать настоящей сенсацией! Вы представляете?

— За что мне платят деньги? — скромно потупился я, прикидывая, стоит ли запросить процент с навара от концертов Гермионы. Я размышлял, не будет ли этот гонорар чрезмерным, когда миссис Голдмаунтин отвлекла меня от алчных размышлений.

— Я в принципе против эксплуатации, хотя прекрасно понимаю, что не могу позволить моей девочке упустить такую прекрасную возможность и быть такой жестокой, чтобы держать ее талант под спудом.

Я воздержался от комментариев, полагая, что именно там ему и место.

— Вы абсолютно правы, — восторгался вице-президент, на которого неизгладимое впечатление произвели резиденция миссис Голдмаунтин, ее с таким трудом завоеванное социальное положение и прекрасные отношения с прессой, хотя весь этот блеск и не означал гор золота.[4] Я чувствовал, что нужно бы его предупредить, по в моих интересах было затянуть этот фарс как можно дольше.

— Вы уже переговорили об аренде зала мэрии?

Он кивнул.

— Все подготовлено. Я уже начинаю работать с прессой.

— Я мог бы этим заняться, — поспешил вмешаться я. — В конце концов, это моя работа.

— Не беспокойтесь, и у вас работы хватит. Фирма будет всячески раскручивать это мероприятие. Мы закупили даже время на радиостанциях.

Мне слышался звон денег, убаюкивающий, как пение сирен; но прежде чем я успел им насладиться, раздалось пение отнюдь не сирен, а Гермионы.

Ее принесли в большую гостиную по соседству, и аккомпаниатор сел за рояль.

Протяжный вой заставил мою кровь заледенеть; еще сильнее пугало то, что, несмотря на явно собачий голос, Гермиона обладала абсолютным слухом.

Миссис Голдмаунтин мечтательно смотрела на открытую дверь, из-за которой доносился вой пуделя.

— Она репетирует каждый день, хотя и не подолгу. Я не хочу, чтобы она сорвала голос.

— Возможно, следует его застраховать, — забеспокоился поставщик собачьей пищи, — не хотелось бы, чтобы что-нибудь случилось. Компания Ллойда рада будет оказать нам услугу.

— Если хотите… Хотя я уверена, что ничего не случится, она постоянно под пристальным наблюдением.