Смерть на земле горшечника

— Я — тоже. Но одно не выходит у меня из головы, — очень серьезно сказала Пернель. — По-вашему, он знал об этой истории с покойницей еще до того, как отправился навестить родных в Лонгнер? Хотя сам он утверждает, что только в Лонгнере об этом узнал? Если вы правы, если ему все рассказал брат Жером еще до того, как Сулиен пошел за разрешением к аббату Радульфусу, почему он умолчал о кольце, не сообщил того, что должен был сообщить? К чему надо было ждать следующего дня? Получил ли он это кольцо недавно, как он рассказывал, или оно принадлежало ему с давних пор, но он мог бы избавить брата Руалда еще от одной мучительной ночи. Если он человек с такой нежной душой, каким кажется, отчего он заставил другого нести такую тяжкую ношу еще один лишний день?

Это было единственное соображение, таившееся в глубине сознания Кадфаэля, которое он никак не мог истолковать. Если Пернель тоже недоумевает по этому поводу, пусть она поделится с ним своими мыслями. Ведь над этой загадкой Кадфаэль до сих не слишком раздумывал. И он сказал ей прямо:

— Я не двигался в этом направлении. Это повлекло бы за собой необходимость расспрашивать брата Жерома, а мне не хотелось бы этого, пока у меня не созреет уверенность в основательности моих подозрений. Но на ум приходит лишь одна причина: по тем или иным соображениям Сулиену хотелось убедить всех, что он услышал о случившемся только в Лонгнере.

— Отчего бы это? — недоуменно спросила она.

— Полагаю, ему хотелось поговорить с братом до того, как принять относительно своего будущего то или иное решение. Он ведь долго отсутствовал. И ему надо было увериться, что его семье ничто не угрожает после этой истории, о которой он только что узнал. Естественно, что он хотел позаботиться об их интересах, тем более, что не виделся с родными так долго.

С этим она согласилась, многозначительно кивнув головой:

— Конечно, его это заботит, но я вижу еще и другую причину, отчего он медлил с признанием. Уверена, вы думаете так же.

— И в чем эта причина?

— А в том, что у него тогда еще не было кольца, — решительно заявила Пернель. — Он не мог его показать потому, что оно находилось в Лонгнере. И он поехал туда за ним.

Она высказала это с такой прямотой и смелостью, что Кадфаэль не мог не оценить этого. У нее было твердое мнение, что Сулиен невиновен, и доказать это всему миру было ее единственной целью. Но вера Пернель в спасительность правды неудержимо влекла ее искать эту правду. Она была убеждена, что правда окажется на ее стороне.

— Я знаю, — сказала она, — что это объяснение вроде бы еще больше вредит ему, но это не так. Ведь он невиновен. И я убеждена, что он поступил правильно. Нет иного пути, как только рассмотреть каждую возможность. Я знаю, вы скажете, Сулиен полюбил ту женщину — он сам в этом признался, и если она отдала кольцо другому мужчине, чтобы уязвить мужа, то этим мужчиной мог быть Сулиен. Как, впрочем, и любой другой. И хотя я не буду пытаться, сняв вину с одного, перекладывать ее на другого, но Сулиен был не единственным ближайшим соседом горшечника. И не одного его привлекала к себе эта женщина — по общему мнению, она была красавицей. Если Сулиен располагает сведениями о том, кто совершил преступление, и при этом не хочет или не может их обнародовать, он тем самым защищает и своего брата, и себя. Я не поверю, — горячо произнесла она, — что у вас не было подобной мысли!

— О, я перебирал множество разных вариантов, — спокойно согласился Кадфаэль. — Только вот не нашлось пока достаточно фактов, их подтверждающих. Да, ради себя самого и ради брата Сулиен мог и солгать. Или ради Руалда. Но в том случае, если ему доподлинно известно — так же, как то, что завтра взойдет солнце, — что наша несчастная покойница и есть Дженерис. И не стоит забывать, что есть еще один вариант. Вариант этот заключается в том, что он не лгал, будто Дженерис жива и здорова и живет где-то на востоке вместе со своим избранником. И нам, возможно, так никогда и не доведется узнать, кто же была та черноволосая женщина, которую погребли в Земле Горшечника.

— Но вы этому не верите! — сказала она решительным тоном.

— Я верю, что правда, как и зарытая глубоко в землю луковица, в конце концов прорастет на свет Божий.

— И мы бессильны ускорить это? — с покорным вздохом спросила Пернель.

— Пока — бессильны. Нам остается лишь ждать.

— И еще, наверно, молиться? — добавила она с грустной улыбкой.