Смерть навылет

— Я всегда думал, что я порядочный интеллигентный человек, соблюдающий все библейские заповеди. Не навреди. Не прелюбодействуй. Не убий. Первая жена уверяла, что лучшего мужчины природа еще не создавала. Глупый и сомнительный комплимент, конечно, но я верил. И вдруг все изменилось. Почти в одночасье. Однажды я проснулся, пошел в ванную комнату, начал бриться и вдруг заметил, что старею. Вчера был молод, а сегодня начал стареть. Страх перед старостью — один из самых сильных, Стефания. В двадцать думаешь, что молодость будет вечной, нужно только время от времени менять батарейки — привычки, женщин, работу и друзей. В тридцать испытываешь первый шок: батарейки уже не помогают, тебе все сложнее не спать по ночам, совершать приятные сердцу безумства, а следы усталости не смыть даже самым дорогим средством. В сорок — начинается паника. Жизнь проходит так быстро, что боишься не успеть. И потому ломаешь весь прежний уклад. Яркие костюмы, веселые вечеринки, ссоры с женой и поцелуи украдкой — все это наполняет твою душу радостью и предвкушением чего-то лучшего. Но лучшее, как правило, не наступает. Только худшее. Как в моем случае.

— Вы говорите о Марьяне?

— О ней. Когда моя жена погибла, я растерялся. Смерть Алины расставила все по местам. Я очень переживал, Марьяна вела себя очень странно, я бы даже сказал — агрессивно, настаивала на быстрой свадьбе. Я сначала отнекивался, но она меня убедила, что если мы поженимся, то с нее снимут обвинения.

— Что за бред?!

— Сейчас мне действительно это кажется бредом, но тогда… По-моему, она даже мне что-то подмешивала в еду. Постоянно кружилась голова, в глазах двоилось. Я ничего не соображал. Даже как в Праге оказался, не помню. Вроде как ссо следователем разговаривал, и вдруг на этом золотом мосту стою. А в Питере мою жену хоронят. Так на кладбище и не пришел. Не могу. Не пускает что-то. В общем, мы поженились. И началась вторая часть Мерлезонского кошмара. Марьяна мне изменяла, чуть ли не в открытую, а потом потребовала написать в ее пользу завещание. Даже не завещание, его ведь и отменить можно, а дарственную. На все и сразу.

— Вы согласились?

— Нет, конечно. Дело шло к разрыву. А уж когда меня стал шантажировать ее любовник, то я сам подал на развод.

— И вдруг пришло письмо — панацея от всех проблем.

— Стефания, я тогда был просто не в себе. Честное слово. Убийство показалось идеальным выходом из положения. Ведь в любой момент может произойти несчастный случай. Быстро и безболезненно.

— А самому слабо?

— Слабо. Я не мог даже подумать, что способен на преступление. То есть теоретически — да, конечно. Но практически… Я совершенно не уверен, что в нужный момент смогу затянуть петлю на шее человека или же нажать на курок. Я так Джокеру и написал. И добавил, что единственным — цивилизованным — орудием убийства мне видится яд. Но только в крайнем случае.

— Он вам ответил?

— Нет! И знаете, я даже испытал облегчение. Не взял греха на душу. Марьяна жива и здорова. Я вне подозрений.

— Ошибаетесь, — мы оба вздрогнули от бесстрастного голоса Сухорукова. Он вошел так бесшумно, что я даже не могла сказать, сколько времени он здесь находился. — Два часа назад Марьяна Серова была найдена мертвой в вашей квартире. Вам придется ответить на мои вопросы, гражданин Самойлов. И вам, Стефания Андреевна, также рекомендую просветить следствие относительно некоторых фактов, которые вы утаили.

Ответить мы не успели. В кабинет ворвался Шваба.

— Сволочь! Ты убил ее!

Одним прыжком он достиг профессора и вцепился ему в горло. На подмогу Самойлову бросились какие-то люди. Я сидела на диванчике и тупо смотрела на происходящее, словно видела второсортный боевик с предсказуемым финалом. Только в этом случае нельзя прокрутить пленку ни вперед, ни назад.

— Убью!

Незакрытая бутылка с коньяком качнулась и от удара упала на светлый ковер. Янтарная жидкость, булькнув, оросила густой ворс. Самойлов хрипел, когда от него оттаскивали рыдающего Швабу. Сухоруков тихо матерился. По-моему, больше всего его в данный момент беспокоила судьба "Хенесси". Впрочем, остатки ему все же удалось спасти. Я автоматически протянула следователю свой бокал.

— День Святого Валентина, мать вашу! — выругался Сухоруков. В кабинет заглянул Субботин, но, увидев, следователя тут же ретировался. Правильно. Попадать под горячую руку сейчас не надо. Впрочем, не все разделяли здравую мысль.

— Эфа!

Я обернулась на знакомый голос.

— Улыбочку!

Глаза ослепил яркий свет.

Жизнерадостный Жданов щелкнул еще несколько кадров и невозмутимо пробрался ко мне сквозь оруще-визжащую толпу:

— Привет!

— Привет!

— Хорошо выглядишь!

— И ты неплохо!

— У вас опять труп? — нежно улыбнулся я.

— У нас опять труп! — печально подтвердила я.

— Дела! — Жданов задумчиво дернул себя за ухо, соображая, потом снова улыбнулся и деловито спросил: — Ну, хоть роза понравилась?

ГЛАВА 16

22 января.