Смерть не заразна

— Ричард был такой добрый, что я готова была сделать для него что угодно, даже прятать под курткой убитую птицу, — говорила она. — Мы мазали хлеб арахисовым маслом, наливали бутылку «Кулэйда» и шли в лес, за несколько миль от города, останавливались у речек, а он ловил форель. Он везде находил красивое, — рассказывала Барбара. — Мы тогда оба еще были совсем маленькие, но он все замечал — какое-то особенное дерево или как цветы наклонились на ветру. У нас в семье — и даже, наверное, во всем городе — он был такой один.

Фотографии она мне прислала замечательные. На одной моя прабабушка Бесси, в элегантном шелковом платье, с длинными красивыми серьгами в ушах. На другой — мой двоюродный дед, легендарный дядюшка Эдвард, о котором отец написал стихотворение «1942», — едва увидев это лицо, я сразу поняла, что это он. Тогда я и решила нарушить молчание и разыскать бабушку. Тетя Барбара сказала мне, что ее зовут Мери Лу, дала номер телефона, но предупредила:

— С ней не очень легко иметь дело.

И однажды я позвонила.

К моему изумлению, она сняла трубку сразу:

— Алло.

— Это дочь Ричарда, Ианте, — быстро проговорила я, сердце колотилось. Я боялась, что она бросит трубку.

Наступила долгая тишина.

Потом я и не дала ей ничего сказать. Я торопилась сказать все, что хотела. Про свою жизнь.

— Мне нужно выключить газ и налить себе чая.

— Я подожду, — сказала я.

— Не клади трубку, — сказала она. — Не клади трубку.

— Я подожду.

Я слышала, как, снова садясь на стул, она охнула от боли:

— Смещение позвонка.

— Вы ходили к врачу?

— А что толку? Хороших врачей больше нет.

— Сколько вам лет?

— Восемьдесят пять. У нас в роду еще никто столько не жил.

— Хотите дожить до девяноста?

— Бог ты мой, нет, конечно. Правда, если помрешь, до чего-нибудь точно не доживешь. Сколько ты весишь?

— Сто сорок семь фунтов.

— Батюшки, да ты толстая.

Я засмеялась:

— Мери Лу, во мне росту почти шесть футов. А вы, стало быть, маленькая.

— Что правда, то правда.

В черной зияющей пропасти прошлого вдруг появилось движение, замелькали даты и имена. Мери Лу рассказала о матери, о моей прабабушке Бесси, которая была настоящей бутлегершей. Во времена сухого закона Бесси торговала виски и купила закусочную в Такоме, Вашингтон.

Сама Мери Лу уехала от родителей с моим отцом на руках и поселилась при кондитерской фабрике, где нашла себе место официантки. Холодильников тогда не было.

— Еду приходилось покупать на день.

О Бернарде Бротигане Мери Лу рассказывать не пожелала. Сказала только:

— Я ушла от него с бумажным мешком, где были все мои пожитки. Я не знала, что я беременна.

Зато рассказала, что ее дед с бабкой держали в Миссури дом для бедных.

— Знаешь, что такое дом для бедных?

— Нет.

— Место, где живут люди, которым не на что жить.

Мери Лу обожала даты. Они так и мелькали — кто, когда родился и умер, — я ничего не успевала запомнить, но просить сбавить темп не рискнула.

— У вас хорошая память, — сказала я.

— А знаешь ли ты, что у твоего отца память была фотостатическая?

Я поняла, что она имеет в виду «фотографическую».

— Да.

— А знаешь ли ты, что в двадцать один год он был шесть футов шесть дюймов ростом? Он был левша, но отличный стрелок и попадал в любую движущуюся мишень. Не все правши так стреляют.

Мне показалось, разговор ее утомил.

В конце концов и она призналась:

— Устала я что-то.

Я спросила, можно ли мне позвонить еще раз.

— Звони. Мы ведь не очень еще знакомы, правда?

— Правда. До свидания, Мери Лу.

— До свидания… детка, — сказала она.

ШОКОВАЯ ТЕРАПИЯ

В девять лет я познакомилась с одной хромой женщиной. Однажды я спросила, почему она хромает. И та рассказала, что, когда ей было шестнадцать лет, они с подружкой не слушались родителей, родителям это надоело, и они собрались и решили излечить девочек от непослушания методом шоковой терапии, практиковавшимся тогда на Юге, откуда эта женщина была родом. Во время сеанса лопнул ремень, и она осталась хромой на всю жизнь. А подружку ее долечили до того, что с тех пор она только сидит, мажет кремом руки и всё.

Один раз, когда у меня барахлил приемник, я слушала ток-шоу, где какая-то женщина рассказывала, как лечилась в бесплатной больнице и ей сказали, что если она хочет выздороветь, то придется пройти сеанс шоковой терапии.

— Частично я потеряла память, — сказала она.

Отец все же рассказывал мне о детстве. Закончив школу, он начал работать на овощеперерабатывающей фабрике.

— Помогал развозить бочки с маринованными огурцами, а маленькие таскал и ел, пока не объелся, — хохотнул отец. — Я их долго потом даже видеть не мог, — беззаботно сказал он, жуя корнишон.

Когда шла та передача, я отчаянно крутила ручку настройки. Потом бросила. Все равно она шла слишком тихо.