Смерть ничего не решает

Мутные серые глаза, не добрые и не злые, обыкновенные. И неужели этот толстяк и есть тот самый загляд, старшина фартовый, поставленный за бандитским порядком следить?

— С уважением к ясноокому Жорнику…

Лихарь тоненько заржал, зашевелил пальцами ног, разрушая серую пепельную кучу.

— Ясноокий Жорник, о-хо-хо… а, ясноокий Жорник?

— Имею дело, — в шестой раз за этот вечер произнес Бельт. — У нас пропажа случилась.

— Бывает, — вполне мирно согласился загляд. — Пропажи-то, они кажный день приключаются. Вот с самого утреца, только-только глаза продерешь, того самого мерзкого клопа, что разбудил, ногтем раздавишь, на Око глянешь и натурально самой возвышенной благодати переполнишься… А оно оказывается, чего-то уже и сперли.

— Вот-вот, — поддакнул Лихарь. — Совсем отвлечься нельзя, мигом что-нить склеят. Это даже не брысы, а гужманы какие-то.

— Уважаемый Жорник, — Бельт, уже привычный к подобным поворотам разговора, быстро направил его в нужную сторону: — Дело такое: загостилась девица-наир у каких-то радушных людей. Слишком загостилась. Пора ей возвращаться к деду-ханмэ. Он ведь огорчен, а когда ханмэ огорчен — совсем нехорошо бывает. Всем.

Загляд зевнул и, похлопав по брюху, заявил:

— Жрать охота.

— Зато, — не обратив внимания, продолжил Бельт, — бывает хорошо тем, кто ханмэ помог, избавил от огорчения. Будут деньги, будет память о хорошем загляде.

— А он наглый, — перебил Лихарь, вытягивая ноги из пепла. Тут же выковырял из-под задницы сплюстнутый от долгого на нем сидения башмак и, высунув от усердия язык, принялся натягивать на босую ступню.

Жорник махнул рукой и из темноты появился какой-то человек, одетый весьма прилично и чисто. Склонился, подставляя ухо загляду, кивнул и снова исчез в темноте.

— Сыграем? — повторил предложение Жорник, поднимая кубок. — Уважь хозяев.

— Ай-я-яй, троечка-деточка-лапочка моя, ну же роднулечка-симпампушечка, — Лихарь остервенело тряс кубок. — Троечка-закроечка, начерно иду!

Он резко дернул запястьем вверх, потом вывернул вниз, переворачивая кружку с вороньими глазками над разостланной на земле дерюгой, и склонился, изучая. Продолговатые палочки, отлитые из железа, с одной стороны были покрыты белой эмалью, с другой — черной; но таких выпало аж четыре, да и по зарубкам глядя, вышел Лихарь не на тройку желанную, а на цельную руку.

— Ох ты етить твою мать, обухом да под дышло, чтоб…

— Сюда давай, — Жорник сгреб глазки в кубок, затряс и, быстро выдав, — набело, — кинул.

Выпала двойка, и загляд, счастливо осклабившись, загреб себе и Лихарев пояс с медными бляхами, и Бельтову шапку.

Игра шла давно, костер почти погас, да и другие, которые поначалу виднелись в отдалении, тоже притухли, проступая сквозь ночную тьму рыжими искорками.

Время, время идет. Вот что беспокоило Бельта, а вовсе не проигранные монеты и шапка. Будь его воля, он бы их до первого замёта отдал, еще и крутку приложил сверху. Одним словом, всё то, чем заранее решено поступиться при таком исходе. Но увы, плевать загляду и на вес кошеля, и на разноцветное шитье, что делает войлочную шапочку такой дорогой. Ему важна сама игра, перестук глазок в стакане, кувырканье по дерюге, выбор между черным и белым. Кто знает, может быть, он и не мухлюет даже…

А время-то идет. Орин, небось, бесится, но спасибо Всевидящему, не лезет, держится, как велено, в стороне от костра. Или это он не от разума, а потому как спеленали его по-тихому людишки загляда? Не идиоты ведь, натасканы на всякую укрывку. И лежит сейчас Орин, веревкой придушенный или, чего доброго, ножа отведав. Хотя и он ловок, не за даром в десятке лучшим скрытником держали.

— Ну, что, мил человек? — Лихарь принялся натягивать второй ботинок, с виду еще более разваленный, чем первый. — Чего ставишь?

В круг костра шагнул тот самый, приличный, отосланный часом ранее. Теперь уже он нашептал чего-то Жорнику, но уходить не стал, шмыгнул за спину загляду и замер в тени.

— Спрашиваю, на что играем?

— А заканчивать не пора?

— Агась, токмо ты вот этот поясок поставь, в котором нормальная денежка спрятана за подкладочку. И чтобы тебе обидно не было, моя ставочка под стать будет — чернявая девица. Согласись, жирный кусман?

— Эх, господин Жорник, нехорошо играть на наир.

— А я, Арбалет, вовсе и не на девицу играю, что ж я — совсем дурак? Я катаю на шепоток о той девице. Можно сказать, на помочь бескорыстную и своевременную.

— Твое дело, загляд. Пояс так пояс. Шестерик, на черно.

Бельт даже не тряс, просто перевернул стакан и открыл замёт. Все шесть глазков лежали белой стороной кверху.

— Не фартовый ты, Арбалет, не фартовый. Но мы — человецы деловые и приличествующие, а потому поясок-то сымай, но и уши раскрой. Пойдешь тудой к берегу, там колымажница о двуконь стоит, кумачевая поверху, да с желтыми заплатами. И колесы у нее железом обитые. Спросишь Сполина Рудого, ну или сам найдешь, он у нас приметный.

— Кривой на один глаз да по щеке клейменый, — произнес Приличный из-за спины Жорника. — Почти как ты.