Смерть ничего не решает

Шоска застонал, пытаясь протиснуться между этими двумя, а они, солидные, не обращали на его потуги ни малейшего внимания. Только толстяк в бок локтем пиханул. Обойти? Слева подпирал громила в стеганом халате с тремя ржавыми бляхами на груди, справа теснил белобрысый пацан в добротном тулупчике. Вроде и хилый, да рожа больно хитрая: с такими связываться не резон.

А карета недалеко, и стоит на виду, вот-вот еще кто-нить додумается!

— …на треть цены подняли. Желтомошник уже «кобылка» за унцию, и добре бы в пору снятый, а то один перезревший, второй недозревший…

— Пустите! — взмолился Шоска, пытаясь одолеть преграду из плоти. Но купец набычился, хмыкнул, а на плечо легла лапа громилы.

— …а я вам, многоуважаемый Курша, помнится, говаривал, что запасец кармана не тянет. Кто смел, тот и съел, вспомните, как тот же Ардук со стекольными порошками связался, поначалу-то и не верили, что…

— Вали отсюдова! — рявкнул громила и, подкрепляя слова затрещиной, отпихнул в сторону. К счастью, в нужную Шоске. Обернувшись — никак сам Всевидящий дернул — Шоска увидел, как давешний молодец прячет под полой тулупа кошель.

Так им и надо. Торгаши! Тут байга затевается, каковой в этих краях никогда не было! И если бы Всевидящий ко всем прочим благам одарил Шоску конем, хоть бы самым захудаленьким, как Сивуш дядьки Завьяла, а лучше бы, чтоб как Бархатка, которого Сарыгу на Усыпины подарили, он непременно попробовал бы.

А Сарыг-нане пойдет, точно пойдет.

Сарыг — наир. А Шоска — ак-найрум и коня у него нету.

— …помилуй, четверть «кобылки» за локоть? — донесся слева визгливый голосок. — Да я и по десять «жеребчиков» не возьму! Кто ее у меня потом купит? Передайте, что…

— …а я говорю — ненадолго, замирение-то. Не с этими, так с другими пособачимся. Тегин-то молодой, горячий, куда ему в мире жить? А значит, поведет. Ну не на крыланов, так на Лигу. Мог бы и на побережников, но тех-то Агбай-нойон охаживает. Или таки кашлюнам ухи прижечь, — солидно вещал с дубового бочонка дед, окруженный тремя одинаковыми, светлорожими да светловолосыми парнями.

В другой раз Шоска бы послушал, он вообще любил, когда про войну рассказывали, и даже в потайку от дядьки мечтал сбечь со двора да в какую-нибудь вахтагу записаться. Лучше б в конную, чтоб коня дали. Чтоб как Бархатка был, сильный да горячий, длиннохвостый и длинногривый, с узкою спиной и лохматыми бабками… Чтоб хоть какой-нибудь!

Будет конь, будет и байга. Когда-нибудь непременно будет. И с этой утешительной мыслью Шоска продолжил прерванный путь. К счастью, толпа становилась реже, а карета — ближе. Он уже почти добрался, почти вскарабкался по скользкому склону, когда за спиной заревели рога, возвещая о начале торжеств.

На крышу Шоска не вскочил — птахом взлетел, и только тогда взмолился:

— Господине, господине, не гоняй, господине!

И рыжий парень, дремавший на облучке, только рукой махнул. Разрешил, значит!

— Спасибо, господине! Благослови Всевидящий! — совершенно искренне выпалил Шоска, устраиваясь поудобнее. Не прогадал! Все видать. И реку, просвечивающую сквозь снег льдистым серым. И Вед-Хаальд с помостом и креслами на нем, и сундуком, из которого победителей награждать будут. И Дом Замирный с двумя башенками, и толпу вокруг, и праздничную процессию.

— Смирно сиди, — велел парень неожиданно мягким, с легкой хрипотцой, голосом. — А то погоню.

Нет, не погонит. Да и не позволил бы Шоска себя согнать, вцепился бы в бортики, врос бы в трухлявые, прогибающиеся под его весом досочки, лишь бы остаться и увидеть всё.

Когда еще на живого тегина поглядеть выпадет?

Хоть бы издали, чтоб, когда Сарыг-нане хвастать начнет, не так завидно было.

Идут широким шагом кони, сидят в седлах кунгаи чернобронные, несут нарядные хорунжие шесты с родовыми знаками да знаменам. Медленно, важно ступают волы. И почти слышит Шоска, как натужно скрипит арба, давит колесами землю, как взывает к милости Всевидящего харус, как шипят угли, принимая травяное каждение.

Рука сама нащупала за пазухой амулетку, мамкой купленную. Кругляш встретил пальцы холодом, точно упрекая за все дурное разом.

— Ну и что там такого? — поинтересовался рыжий возница.

И только тут Шоска понял, что это и не парень вовсе, а как есть девка, только в мужской одеже.

Ох, стыдоба! Дядька, небось, своих бы дочек за такие штуки мочеными розгами драл бы. А эту, значит…

Загудели рога, загомонила толпа, и Шоска, разом позабыв про девку, вытянулся, силясь разглядеть происходящее.

— Деньги бросают, — сама себе ответила рыжая. — Это всегда так. Чтобы народ прикормить. А те и рады. Шелупонь.

Сама-то какова! Обзывается еще! На себя бы поглядела, исписанная шрамами да выхудлая, как волчица, которую дядька по той весне в яму споймал. А Сарыг самолично копьем добил. Правда попал не сразу, за что и был порот.