Смерть ничего не решает

В отличие от старой Кинаховой вдовы Ульке, которая каждый день навещала могилу мужа у стен замка Мельши, чтобы поплакать о скорбной вдовьей доле и в очередной раз проклясть рыжую стервозину, чья стрела оборвала жизнь Кинаха-возницы. Поплакать да еще укорить себя за нерешительность. И было — отчего.

Почти сразу после похорон хитрая Ульке, тихая Ульке, Ульке, знающая ханмэ лишь немногим хуже его хозяев, легко пробралась в комнату под самой крышей. Она долго смотрела на спящую Ласку и выбирала на грязной шее место, чтоб ловчее ткнуть ножом. А рыжая тварь тем временем посапывала и ворочалась. Уже занеся руку, Ульке вдруг замерла, рассматривая округлившийся живот, что вдруг показался из-под полога шубы. А потом ушла так же скрытно, как и появилась, не потревожив даже чуткого Бельта.

Позже, после многодневных наблюдений, возничиха поняла, что ошиблась тогда в темноте. Приняла, видно, за сноси теплый платок или иную укрывку. А может это Всевидящий дал ей взглянуть на проклятую девку своим Оком?

Чтобы там ни было, через неделю Ульке вернула нож в захоронку в полузатопленном погребе. Об этом тайнике ей знать вроде как и не полагалось, но что может скрыть муж от наблюдательной жены? Как оказалось — очень многое, в чем самолично и убедилась Ульке, взломав однажды ящик, вмурованный за седьмым камнем от третьей балки по правую руку. Там лежал тот самый нож и несколько исписанных листков, но даже умей возничиха читать, она никогда не смогла бы понять одну из сотен тайнописей, что использовали в работе подчиненные ясноокого Лылаха. А потому решила оставить всё как есть от греха подальше. И Ласку в том числе.

И теперь, сидя на могиле мужа, Ульке заливалась слезами и горевала о бессилии.

А вот Тыш Дубокол именно в эти минуты радовался и даже смеялся, чувствуя прилив сил и заново прикапывая тело какого-то бедолаги, случайно найденное в леске под Ханмой. В кошеле Дубокола приятно шебуршали выдранные у покойничка позолоченные зубы и ногти.

Тыш, разумеется, не знал, что столичные подчиненные ясноокого Лылаха не опускаются до таких вещей.

Триада 4.3 Туран

Наука — самое важное, самое прекрасное и нужное в жизни человека, она всегда была и будет высшим проявлением любви, только ею одной человек познает природу и себя.

Ежегодная приветственная речь ректора Академии Словесности и Философии Вольного города Урканда

Сколь путь познания суров,

столь сладостно отдохновенье,

когда среди иных даров

ты истины узришь мгновенье…

Туран ДжуШен, сборник катренов «Слово о великой радости пути, к истинам ведущего»

— Проходите, друг мой, проходите, — Ирджин ткнул Турана в спину. Ткнул неприятно, вроде как напряженными пальцами и прямо в хребет. А он сильнее, чем кажется. И пальцы твердые, как…

Ноги подогнулись, точно кости и мышцы вдруг превратились в мягкий воск. По телу прокатилась волна жара, и следом, гораздо медленнее — холода. Загремел, позорно вырвавшись из рук, штатив, а сам Туран, сделав два шага через порог, кувыркнулся вперед и врезался прямо в стальные колени голема. Голова неудобно вывернулась и ткнулась в ковер. Но длинный ворс, явно забившийся в ноздри, не беспокоил и не вызывал желания отплевываться и чихать. Туран просто не чувствовал этих длинных чесучих ворсинок, как, впрочем не чувствовал и всего тела. Только дышать стало трудно. Резко хлопнула дверь, послышался характерный хруст замка. Прямо перед лицом опустился ящик с пробирками, показались мягкие, с тремя натоптанными складками и высоким каблуком сапоги.

Неужели всё? Так нелепо и быстро? Просто ткнет кинжалом в затылок? Нет, слишком легко…

И словно подтверждением мыслей ковер вдруг резко дернулся в сторону.

Ирджин рывком перевернул Турана на спину, уложил поудобнее и заботливо стряхнул с лица несколько ворсинок.

— Располагайтесь, мой друг, располагайтесь, — громко произнес кам. — Есть у меня к вам пара вопросов, касаемо стабилизации некоторых реакций ящеров.

Что за чушь он несет?!

Тем временем Ирджин еще раз проверил замок, зачем-то достал широкую кисть и принялся обмахивать деревянные стены, будто стирая пыль и паутину. Руки его двигались быстро и легко, постепенно в их порхании стал улавливаться ритм и рисунок. Конечно, настолько, насколько можно уловить беготню человека, неподвижно лежа на полу в ожидании чего-то отвратного. Например, удара тяжелой ногой голема. Туран отчетливо представил, как широкая ступня опускается, сминая и дробя кости, как с влажным хрустом лопается голова…