Смерть отменяется

Они обе ускользнули в туалет. Девчонки были чистыми и свежими – младшая, наверное, в жизни и косметикой не пользовалась еще никогда. Впрочем, зато половина ее шевелюры была выкрашена в ярко-голубой цвет. Старшенькая была немного полновата, но зато с ярким и необычным светом сине-зеленых глаз.

Они выбрались из ванной более спокойные и повеселевшие. Я не ожидал никакого подвоха с их стороны, воровства или мошенничества. Вряд ли способны подличать люди, которые подставляют себя ради высокой цели под дубинки ОМОНа.

– Итак, чай? – обернулся я к ним.

– Сначала позвонить. У вас есть городской?

Я показал им на трубку на призеркальном столике и вежливо, не желая подслушивать, уехал в гостиную. Меня сопровождал, прыгая вокруг, пудель. «От него-то как мне отвязаться? Попрошу девиц забрать собаку с собой». Я подкатил к окну. Оцепление еще не сняли: и ярко-желтые барьеры были на месте, и грузовики-поливалки, и гвардейцы в своих шлемаках. Но среди последних началась расслабуха. Они не строем стояли, как прежде, и не вглядывались в перспективу улицы Марата, а, сбившись в группки, обсуждали что-то между собой. Не знаю что. Может, сколько людей сегодня отходили дубинками и электрошокерами, а может, перспективы «Зенита» в чемпионате.

– Мама, у нас все нормально, – разумным, но снисходительным тоном вещала из коридора старшая. – Да, скоро поедем домой. Какая разница, почему мы с городского звоним! – в голосе добавилось раздражения. – Да, мамочка, не волнуйся, с нами ничего не случилось и не случится.

Девчонки запросто годились мне даже не в дочери – во внучки.

Но лет сорок назад, или тридцать, или даже двадцать я бы наверняка начал за ними ухлестывать. И я подумал: как безжалостно время. Девицы совершенно не смотрят на меня как на сексуальный объект. Да и на что там смотреть! Седой инвалид, с кистями, покрытыми старческой гречкой.

Наверное, я мог бы предложить им денег за любовь. Ведь презренный металл у меня водился. И мы бы, может, даже столковались. Но я совершенно не хотел продолжать наше знакомство подобным. В этом было что-то грязное, что-то похожее на патрули в касках, захватившие мою улицу, – только в другом роде.

Они вошли в гостиную.

– О, как у вас тут! – сказала старшая.

– Шикарно, – откликнулась вторая.

– Осваивайтесь, – предложил я.

– Нет, мы поедем. Мама волнуется.

Они подошли к высокому окну, встали рядом со мной.

– О, «космонавты» еще не ушли.

– Лучше выходить через Пушкинскую, – предложил я.

– Да, мы здесь все проходные знаем.

– Вам далеко?

– В Купчино.

– По нынешним временам рядом.

– А вы один живете? – выскочила с вопросом младшая.

– Хочешь уплотнить меня?

– Уплотнить? – не поняла она.

– В революцию в барские квартиры подселяли жильцов с окраин, рабочих, матросов и солдат.

– Нет, – она слегка покраснела, – просто спросила.

– Ладно, если чаю не хотите, идите с богом. Только пуделя заберите.

– Да! Пудель! – хватились они. – Ты, как же тебя звать, к ноге!

Но собаки нигде не оказалось. Как бы в ее поиске, но им и интересно было, они обошли все комнаты – я за ними. Заглянули в кухню, в кладовку, снова в ванную. Пес исчез куда-то, как растворился в воздухе.

– Странное дело! – воскликнула младшая. – Собаки не коты, вроде не умеют прятаться.

– А у вас дома живность имеется?

– Котейка. Звать Марсом. А вы правда один живете? И у вас даже никого из домашних питомцев нету? Почему?

– Ездил по миру всю жизнь много, не с кем оставлять было. А теперь уж поздно начинать.

– А вы женаты?

– Больше нет.

– А почему?

– В советские времена это называлось «не сошлись характерами». – Не буду же я им рассказывать все сложные перипетии своих отношений с Людмилой: встречи, расставания, развод, потом снова брак – с ней же – и, наконец, окончательный разрыв. И как она, стерва, постит теперь в Фейсбуке[1] фотки с Гавайев в обнимку со своим Полом – явно ведь, чтоб позлить меня.

– А вы по профессии кто?

– Сейчас рантье.

– О! А кем раньше были?

– Конструктор, ученый. Профессор, доктор наук. В Хьюстоне работал, в Оксфорде и в Париже преподавал.

– Ого!

Старшенькую я бы, наверное, уговорил. Как это называется на Западе: «секс из милосердия»? Но нужно было время. Час, два, три.

– Ладно, мы поехали, – сказала старшая.

– Да оставайтесь, маме позвоните, что задержитесь. Связь теперь есть.

– Нет-нет, мне завтра на работу, Полине в институт.

«Уговаривать я их не буду».

– Хорошо, тогда – прощайте. Захлопните за собой дверь. Звать-то вас как?

– Я Кристина, она Полина. А вас как?

– Семен Иваныч.

– Мы вам очень благодарны, что вы нас выручили. Мы вам позвонили, и вы сразу открыли, без расспросов. Сейчас так редко бывает.

– А я не из «сейчас». Я советский.

– А тогда лучше было?

– Люди – да, были лучше.

– Мы пошли.

– Пуделя вы так и не нашли, мне оставляете, – сказал я ворчливо.

– Может, вам веселее с ним будет?

Они обе подошли ко мне и попрощались жестом, ставшим популярным в коронавирусные времена: мы столкнулись в воздухе кулачками. А потом они отправились восвояси, захлопнули за собой дверь. Навсегда из моей жизни. Просить телефончик – это, может, сработало бы, будь я на несколько десятилетий моложе.