Смерть Отморозка. Книга Вторая

Куда она уехала?! Как куда? Домой, Кит. К мужу и сыну, ты ведь сам велел ей убраться до твоего возвращения! Эй, Кит, постой! Куда это ты так припустил? Я за тобой не поспеваю. Куда ты мчишься, старый конь? Не «старый», а «гордый», умник. «Куда ты скачешь, гордый конь?». Да погоди же! Гордые кони так не летают, Кит. Вот как раз гордые и летают!

Глава третья

Анна и Гаврюшкин сидели за большим кухонным столом, не глядя друг на друга, и молчали. На тяжелом лице Гаврюшкина читалась не проходившая обида, уголок его рта болезненно подергивался; Анна была бледна и измучена. Видимо, все три часа, что Норов отсутствовал, прошли в упреках и ссорах, от которых оба устали. Перед Гаврюшкиным стоял нетронутый йогурт, который достала ему Ляля, и лежал нарезанный в тарелке сыр, – он ни к чему не прикоснулся.

На каменной кухне, продуваемой ветром из разбитого окна гостиной, было холодно и неуютно, включенный электрический радиатор не спасал от сквозняка. Анна зябко куталась в плед; толстый большой Гаврюшкин, сидя на высоком табурете, горбился. Он был в обтягивающем джемпере с низким вырезом, такого же фасона, что и у Брыкина, только черном. На открытой шее, заросшей черной щетиной, нервно катался кадык. Забытый впопыхах Норовым пистолет лежал на столе, ближе к Анне. Она прикрыла его бумажной салфеткой, – должно быть, он ее пугал.

Норов, запыхавшись, влетел на кухню, морщась от боли. Анна поспешно поднялась со стула, нервно сжимая пальцы и затравленно глядя на него, будто в ожидании приговора. Гаврюшкин вскинул черные, ненавидящие глаза. Норов, не снимая куртки, бросился к Анне.

– Прости меня! – выпалил он. – Прости, ради бога, старого, злого дурака!

Он схватил ее руки и принялся их целовать. Она сразу обмякла, тихонько всхлипнула и в следующую секунду, плача, уже обвила его длинными слабыми руками. Норов бережно усадил ее обратно на высокий стул и остался стоять рядом, чтобы она могла, не пригибаясь, прятать лицо на его плече. Она гладила его по затылку в шапке и по спине, прижималась щекой к его щеке и вздрагивала всем своим полным мягким телом. Его щека и шея были мокрыми от ее слез, он и сам ощущал комок в горле.

– Прости! – бормотал он ей на ухо. – Мне стыдно. Угораздило же тебя такого дурака выбрать!

– Ты не сердишься? – спрашивала она, отирая глаза тыльной стороной маленькой ладошки. – Ты больше не сердишься на меня? Я не переживу этого!

Оба на миг забыли о Гаврюшкине; но он был тут и напомнил о себе.

– Нор! – возмущенно взревел Гаврюшкин. – Ты че творишь?

Норов повернул к нему свое опухшее, лицо с мокрыми глазами, один из которых был закрыт красно-лиловой шишкой.

– Ты тоже меня прости! – с чувством произнес он. – Я кругом не прав перед тобой.

Гаврюшкин оторопело замолчал, но лишь на секунду.

– Ну и сука! – взорвался он. – Я так и знал, что ты какую-нибудь подлянку придумаешь! Да пошел ты на х.. со своим прощением! Аня, не верь ему! Это ж – змей! Он это спецом!

Он не мог ясно выразить обуревавшие его чувства. Анна, затихнув на плече Норова, не ответила.

– Сука, Нор! – бесился Гаврюшкин. – Я все равно тебя, гада, прикончу!

Норов, стараясь не потревожить Анну, протянул руку, нащупал выглядывавший из-под салфетки пистолет, и, не глядя, толкнул его по поверхности стола к Гаврюшкину.

– Прикончи, только отстань!

Гаврюшкин схватил пистолет, вскочил и через стол прицелился в Норова. Анна подняла голову с плеча Норова.

– Положи пистолет! – скомандовала Анна мужу спокойно и твердо.

– Ты едешь домой?

– Положи пистолет!

– Да или нет?!

Она не ответила.

– В последний раз спрашиваю?! – он угрожающе возвысил голос.

– Да перестань же! – воскликнула Анна.

– Тогда я убью его!

– Никого ты не убьешь! – сердито возразила Анна и снова опустила голову на плечо Норова. – Хочешь убить, обоих убей! Взрослый человек, а такую чушь несешь, слушать стыдно!

Гаврюшкин подумал и нехотя положил оружие на стол.

– За бабой спрятался, – мрачно заключил он. – Ну и кто ты, Нор, после этого? Сука, самая натуральная.

***

Из Кривого Рога Сережа Дорошенко прибыл в Саратов зимой, с одним старым чемоданом, в высокой потертой ондатровой шапке-ушанке. Эта шапка сильно потешала охрану Норова, – в России таких не носили с советских времен. Когда-то они были признаком принадлежности к номенклатуре; позже их можно было увидеть лишь на пенсионерах. Кроме чемодана и облезлого символа коммунистической эпохи Сережа привез с собой жену и двухлетнего сына.

Норов помог ему снять квартиру и дал денег на обустройство. Ежемесячный оклад Сереже он назначил в 5 тысяч долларов, плюс проценты с прибыли. Это было гораздо меньше, чем получал Володя Коробейников, но по саратовским меркам, очень прилично, а по украинским и вовсе – целое состояние. Сережа был безмерно счастлив.