Смерть Отморозка. Книга Вторая

– Не совсем. Скорее, родственник Анны. В каком-то смысле – друг семьи.

– Месье говорит по-французски?

– Сомневаюсь. Он и по-русски-то не особенно красноречив. Да вы не беспокойтесь из-за него, Лиз. Он скоро улетит назад. Просто не обращайте на него внимания.

Гаврюшкин между тем подозрительно прислушивался к их разговору, пытаясь уловить, о чем они беседуют. Лиз вновь посмотрела на него.

– Вы уверены, что месье не останется здесь ночевать? – спросила она. – Может быть, привезти еще один комплект постельного белья?

– Че она на меня так таращится? – по-русски поинтересовался Гаврюшкин у Анны. – Нормальных людей что ли не видела?

– Просто у нее другие представление о норме, чем у тебя, – ответил Норов.

Объяснение не показалось Гаврюшкину убедительным.

– Ю – окей? – сурово обратился Гаврюшкин к Лиз.

Лиз поспешно закивала.

– Простите, я очень плохо говорю по-английски, – произнесла она с сильным акцентом.

– А вы общайтесь с ним через Анну или меня, – предложил Норов. – Мы постараемся ему объяснить.

– Спасибо, месье Поль.

– Че ты ей сказал? – подозрительно осведомился Гаврюшкин.

– Что с тобой лучше не разговаривать.

– Это почему еще?

– Потому что любой человек после первой же фразы жалеет, что с тобой заговорил.

– Бля, Нор! Ты опять?

– Именно это я и имел в виду.

– Если месье все же захочет остаться, он может переехать с вами, в другой жит, – предложила Лиз. – Там много места. Целых шесть спален – хватит на всех.

– В этом нет необходимости, – прохладно возразил Норов. – Месье торопится домой.

– В Россию?

– Да, в Россию.

– Че-че про Россию? – насторожился Гаврюшкин.

– Кстати, у нас тут еще одна знакомая, – продолжал Норов, не отвечая ему.

– Месье приехал не один? – догадалась Лиз, бросая взгляд на постельные принадлежности, разложенные на диване.

– Русские любят компании, – уклончиво заметил Норов. – Сейчас я вас познакомлю. Ляля, ты где? – позвал он.

***

В свои европейские путешествия Норов пытался брать девушек, но архитектура, живопись и музыка их волновали меньше, чем модные бутики и обеды в «звездных» ресторанах, и он отказался от их компании. Он приглашал с собой и Дорошенко, но тот, в прошлом заядлый театрал, уклонялся, несмотря на всю свою услужливость. Пыжик как раз предпочитал морские курорты, снимал дорогие виллы в Ницце или Италии и отдыхал там со своей глупой невежественной женой, для которой, по мнению Норова, и Египта-то хватило бы за глаза.

Европа пробудила в Норове еще одну страсть: к красивой одежде. Тряпки надолго стали его слабостью. В нем с детства нарастал протест против замызганной, неухоженной, грязной и тусклой советской провинциальной жизни. Одеваясь элегантно, он будто разрывал свою связь с ней, переставал быть обитателем болота.

Он привозил из Европы вороха одежды. В лучших бутиках Парижа, Рима и Лондона его узнавали в лицо, и однажды директор очень известного торгового дома, специализирующегося на элитной мужской одежде, предложил ему заказывать вещи по индивидуальной мерке, напрямую. Норов согласился и вскоре горько об этом пожалел.

Итальянские дизайнеры дважды в год стали доставлять ему в Саратов коллекции, состоявшие из десятков летних и зимних костюмов, рубашек, брюк, плащей, пальто, джемперов, даже носков и белья. Стоила каждая коллекция не меньше полутора сотен тысяч долларов. Но дело было не только в дороговизне, но и в том, что его безупречные костюмы смотрелись в саратовском захолустье неуместно, как нарядная новогодняя елка на летнем замусоренном волжском пляже. К тому же вещей было так много, что Норов даже не успевал их надеть хотя бы по разу, – появлялись новые. Он не раз давал себе слово отказаться от этой комедии, в которую ввязался по глупому тщеславию, но итальянцы были так обходительны и любезны, так старались угодить, так тонко хвалили его изысканный вкус, что он вновь и вновь откладывал разрыв. Злясь на себя, он с грустью наблюдал, как они, отправляясь в аэропорт, радостно набивают карманы пачками долларов, – как и все европейцы, они предпочитали наличные.

Его огромный, почти ненадеванный гардероб теперь пылился в подвале его саратовского дома, куда он никогда не спускался. Ни костюмов, ни меховых пальто, ни плащей из змеиной кожи он давно уже не носил, а подарить их было некому; все вещи были сшиты точно по его фигуре, он же при маленьком росте был хорошо сложен: широк в плечах и груди, узок в талии и бедрах. Выбросить все это барахло за ненадобностью было бы варварством, – некоторые вещи были подлинными произведениями искусства. И он хранил этот музей одежды как напоминание о прежнем расточительстве и суетности, – неприятное, но полезное.

***

Пашенька, сын Норова и Ланы, подрастал, но отношения между ним и отцом теплее не становились. Лана еще раз вышла замуж, за бизнесмена из Новосибирска и, бросив свой театр, уехала жить к новому мужу. Бизнесмен прежде был женат, причем дважды, у него имелись дети от обоих браков, сын и дочь, которых он не отдал женам, и которые проживали с ним. Лана забрала с собой старшего сына, Никиту, а Пашеньку оставила на попечении родителей.