Смерть отца

Гейнц переезжает на своем автомобиле Еврейский мост. На поручнях моста висят предвыборные плакаты. «Выборы 1932 года решат судьбу ваших детей». Огромная свастика украшает плакат. В пасторальной сельской округе полно таких плакатов. На большой скорости встают перед глазами Гейнца лишь крупные цифры – 1932, как припев, сопровождающий весенний ветер. Кажется Гейнцу, что не было такой чудесной весны, как в этом году и в этом месте. Серебряной полосой сверкает река под утренним солнцем. Желтый песок словно бы накатывает пластами, подобно волнам. Приятно обвевают запахи влажной земли: вот-вот пробьются новые ростки. Безмятежно раскинуты села, и красные крыши домиков сверкают на фоне леса. Птичий концерт сопровождает автомобиль Гейнца. На горизонте солнечные лучи прорвали туманы над болотами, сделав их плоскими и распростертыми, подобно шерстяным шалям. Ощущение мягкости и щемящей тоски охватывает Гейнца. Он посмеивается про себя, то ли в шутку, то ли с печалью.

«Сердце мое голодно, – бормочет он про себя, – вероятно, старею». 1932 – повторяются лозунги поверх сосен, тянущихся вдоль дороги. «Мне тридцать лет. Тридцать!» – продолжает Гейнц бормотать. Автомобиль минует Еврейский мост.

Перед ним огромное промышленное предприятие. Шум разрывает безмолвие в клочья. Со всех сторон несутся звуки. Скрипы с высоты и глухие, как грохот дальнего грома, удары из недр земли. Клубы желтоватого и черного дыма встают столбами в небо. Ворота открыты. Привратник указывает Гейнцу дорогу к конторе, чиновник с уважением встречает гостя.

– Пожалуйста!

Дверь распахивается, и Гейнц стоит перед Габриелем Штерном.

– Гейнц Леви.

– А-а, – Габриель Штерн встает из-за большого письменного стола. – Я рад познакомиться с вами. С отцом вашим я был знаком в дни моей юности, и деда вашего знал с детства. – Глаза Штерна пристально изучают Гейнца, словно говорят: «Ты вовсе не похож на них, ни на твоего отца, ни на деда».

Гейнц явно смущен. Человек, вставший перед ним, высокого роста и выглядит намного моложе своих лет. Габриель Штерн смотрит на Гейнца чуть прикрытыми глазами. На его белых веках выделяются тонкой, словно бы нарисованной паутиной голубоватые жилки. Гейнц стоит, молча, сердясь на себя, не понимая, что привело его в смущение? Может из-за позы человека у стола, позы свободной и даже немного неряшливой. В слабом свете комнаты лицо Габриеля Штерна выглядит почти розовым. Маленькие усики придают его лицу шаловливое выражение, лоб высокий и открытый. Острый нос придает лицу некоторую жесткость. Такой скорее даже суровый профиль явно противоречит мягкому взгляду, голос Габриеля, глубокий и приятный, явно не подходит сухой деловой беседе.

– Господин Леви, я понимаю, вам надо немного отдохнуть после поездки. В нашем доме для вас приготовлена комната. Поедем туда. Моя жена тоже будет рада принять гостя.

– Господин Штерн, я благодарю вас. Я не намереваюсь вас беспокоить. Речь о короткой деловой беседе. Я не займу много вашего времени…

– Помилуйте, – улыбается Габриель Штерн, – вы вовсе не занимаете мое время. Мы рады любому гостю в нашем забытом уголке. Деловая беседа… Г-м-м, отложим ее на несколько часов, – добавляет Габриель. Смущение Гейнца усиливается. Грохот фабрики врывается в эту тихую простую комнату. Через узкую полосу в шторах видна река, забитая лодками и грузовыми суднами. И внезапно ветер приносит странный звук, долгое тоскливое ржание. Гейнц пугается, Габриель Штерн улыбается.

– Это мой конь, – говорит он, – его ведут к реке купаться. Это давняя традиция в нашей семье. С дней основателя этого предприятия. – И он указывает на большой портрет, висящий на стене за письменным столом.

Теперь Гейнц замечает, что этот портрет затемняет всю комнату. Невысокий человек взирает на него с портрета. Лицо обрамлено бородой и взгляд тяжелый. Лоб также высок и открыт, как у Габриеля, но руки, покоящиеся на подлокотниках обтянутого темной кожей стула, с короткими толстыми неухоженными пальцами. Гейнц смотрит на пальцы Габриеля, белые и ухоженные, поигрывающие серебряным карандашом на письменном столе, том самом, изображенном на портрете низкорослого Авраама Штерна подобием поля будущего сражения.

– Коням в нашей семье всегда было отведено почетное место, – посмеивается Габриель и указывает на бородача на портрете, одетого в простой черный костюм, без золотой цепочки на животе и золотого кольца на пальце. Лицо человека педантично и хмуро, словно по сей день он требует, глядя со своего темного портрета, педантичности и правдивости любого разговора, происходящего в этой комнате. Гейнц обводит взглядом всю комнату, и лишь теперь открывается ему ее глубина и простота. Но именно эта бьющая в глаза простота и смущает Гейнца.

– Мой старик-отец, – продолжает свой рассказ Габриель, – каждое утро садился на белого коня, ехал по дремлющей улице фабрики и будил служащих на утреннюю молитву. А у меня…