Смерть по ходу пьесы

У главного врача полицейского управления было три заместителя. Один из них был просто старый сморчок, второй занимался административными вопросами, а третьим, собственно, и являлась Шарин. Шарин была дипломированным врачом, за ее плечами остались четыре года медицинского колледжа, пять лет хирургической практики и плюс четыре года пребывания в должности заместителя главного врача. Висевшая на двери ее кабинета табличка гласила:

"ШАРИН ЭВЕРАРД КУК,

ДОКТОР МЕДИЦИНЫ,

зам. главврача"

Шарин работала на Ранкин-плаза вот уже пять лет. Она получила эту должность, обойдя около сотни других претендентов, многие из них теперь нашли место в прочих учреждениях медицинской системы при управлении полиции. По городу было разбросано пять клиник для полицейских, в которых служили двадцать пять участковых врачей. Каждый из них получал в год шестьдесят две с половиной тысячи долларов. В качестве одного из заместителей главврача Шарин получала шестьдесят восемь тысяч долларов в год. За это она должна была отработать здесь, в центральной больнице, от пятнадцати до восемнадцати часов в неделю. Остальное время Шарин посвящала частной практике — у нее был кабинет в Даймондбеке, неподалеку от больницы Маунт-Плезент. При удачном раскладе заместитель главного врача Кук зарабатывала за год впятеро больше, чем детектив третьего класса Клинг.

Ну а толку-то? — как говаривала ее мать.

Шарин еще не рассказала матери, что вчера вечером она ходила на свидание с белым мужчиной.

Возможно, она никогда ей об этом не расскажет.

Пациент, который появился в кабинете у Шарин в понедельник, в половине пятого пополудни, был темнокожим. В городе насчитывалась тридцать одна тысяча полицейских, и если кто-нибудь из них заболевал, то он или она — четырнадцать процентов служащих полиции составляли женщины — отправлялись на прием к своему участковому врачу. Участковые врачи работали по скользящему графику — по два с половиной часа ежедневно. Этот график определялся управлением и был известен каждому полицейскому. Участковый врач проводил обследование и затем решал, следует ли предоставить полицейскому больничный — оплачиваемый, естественно, — или на девяносто дней перевести его на щадящий график дежурств, после чего полицейский должен был вернуться к обычным нагрузкам — если, конечно, он к этому времени выздоравливал. Если же нет, участковый или заместитель главного врача — как последняя инстанция — должен был определить, действительно ли полицейский болен или он просто симулирует. Любой коп, проболевший больше года, попадал под статью четвертую Уложения об отставке и должен был или вернуться к исполнению своих обязанностей, или покинуть службу. Альтернативы этому не было. Либо ты работаешь, либо нет.

Чернокожий мужчина, сидевший рядом со столом Шарин, находился на больничном вот уже сто двадцать два дня. Часть времени он провел дома, лежа пластом. Потом он стал время от времени выходить на работу по щадящему графику — возился с бумажками то в одном, то в другом участке. Пациента звали Рэндалл Гаррод. Ему было тридцать четыре года, и он служил в полиции вот уже тринадцать лет. Прежде чем у него появились боли в груди, он работал в Риверхеде агентом подразделения по борьбе с наркотиками.

— Как сейчас ваше самочувствие? — спросила Шарин.

— Точно так же, — ответил он.

— Я вижу, вы сделали электрокардиограмму...

— Да.

— ...стресс-тест...

— Да.

— ...и таллиумовый стресс-тест. Результаты нормальные.

— Так мне сказали. Но я по-прежнему чувствую боль в груди.

— Гастроэнтеролог сделал вам рентген и эндоскопию и ничего не обнаружил.

Гаррод промычал что-то неразборчивое.

— Я вижу, вы сделали даже эхокардиограмму. Никаких признаков выпадения митрального клапана не наблюдается, все в норме. Так что с вами такое, детектив Гаррод?

— Вы же врач, а не я.

— Снимите, пожалуйста, рубашку.

Гаррод был чуть ниже ее — как прикинула Шарин, пять футов и не то семь, не то восемь дюймов, — невысокий жилистый мужчина. Он встал, расстегнул рубашку и повесил ее на спинку стула. У Гаррода была хорошо развитая мускулатура — видимо, он регулярно тренировался. Его кожа была того же цвета, что скорлупа кокосового ореха.

Неожиданно Шарин подумала о Берте Клинге. Она приставила стетоскоп к груди Гаррода и стала его выслушивать.

«Вам идет этот цвет».

Это относилось к ее костюму. К ее синему костюму. К дымчато-синему цвету, гармонирующему с тенями на веках.

— Вдохните глубже и задержите дыхание, — приказала она пациенту.

Снова прижала стетоскоп к его груди.

Синатра пел «Поцелуй» в десять тысяч двести двадцать восьмой раз.

Так обними меня покрепче

и на ухо шепчи слова любви.

Целуй меня, целуй,

ведь поцелуй не лжет...

— Еще раз вдохните.

«Вам идет этот цвет».