Смерть под маской

Подали блюдо копченой рыбы с тонко нарезанными ломтиками хлеба и дольками лимона, перед нами поставили чашу с салатом. Я набил себе полный рот и от голода, и из желания хоть какое-то время помолчать. Налили прекрасного белого бургундского, хотя графиня по-прежнему ничего не пила, не считая воды из стоявшего возле нее стакана. Обед продолжался, как ему и было положено, графиня говорила мало, не считая обрывков скучных сведений по истории дома, поместья и окрестностей да пары беглых вопросов о моей работе. В поведении ее не было никакой живости. Ела она мало, ощипывала ломтик хлеба и оставляла кусочки на тарелке, выглядела усталой и отрешенной. Меня тоска брала при мысли провести с ней остаток долгого тягучего вечера и досада, поскольку до цели моего приезда мы так и не добрались.

В конце обеда дворецкий сообщил, что кофе будет подан в голубую гостиную. Графиня взяла меня под руку, и мы опять проследовали за ним по длинному коридору до самой двери в небольшую, обшитую деревянными панелями комнату. Я едва чувствовал вес ее руки, однако бледные костлявые пальцы покоились на моем рукаве, а громадный изумрудный перстень казался ярко-зеленым наростом.

Голубая гостиная являлась еще и библиотекой, хотя тяжелые, переплетенные в кожу фолианты наверняка годами никто не тревожил. Часть стен была завешана блеклыми картами графства и различными юридическими документами с печатями в рамках под стеклом. На длинном полированном столе я увидел несколько больших альбомов и раскрытый журнал со статьей и венецианской картиной за моей спиной. Дворецкий налил кофе мне и подал очередной стакан воды для графини, помог ей опуститься в кресло за столом с книгами и оставил нас. Две лампы освещали гостиную, и графиня жестом предложила мне сесть рядом с ней.

Она раскрыла один из альбомов, и я увидел, что в нем хранятся аккуратно размещенные фотографии с четко выписанными чернилами именами и названиями мест. Осторожно перевернув несколько страниц безо всяких разъяснений или приглашения взглянуть, графиня наконец дошла до разворота со свадебными семидесятилетней, если не больше, давности снимками коричневого цвета, похожими на рисунки сепией: вот жених сидит, невеста стоит, вот родители, женщины в громадных шляпах, окутанные кружевами, усатые мужчины.

– Моя свадьба, доктор Пармиттер. Посмотрите, пожалуйста, внимательно.

Она повернула альбом. Я рассматривал групповые снимки. Графиня, и вправду очень красивая молодая женщина, неулыбчиво стояла перед объективом, как тогда было принято фотографироваться, и я любовался ее овальным лицом с чистой кожей, прямым носом, прелестным ротиком и дерзким подбородком. Даже на этих коричневых карточках я вполне представлял себе поразительную голубизну ее больших глаз.

– Вас ничто не удивляет?

Ничто. Рассматривал я долго, но никого и ничего не узнавал.

– Посмотрите на моего мужа.

Темноволосый молодой человек, единственный из мужчин гладко выбритый. Волосы слегка вьющиеся, губы довольно полные. Лицо красивое, характерное, но, я бы сказал, не оригинальное.

– Должен признаться, что я его не знаю… и вообще никого не узнаю, не считая вас, разумеется.

Графиня обратила ко мне свои глаза, и на ее лице появилось странное выражение: высокомерия и в то же время – я видел – непонятного мне душевного страдания.

– Прошу вас…

Я вновь опустил взгляд, и – в долю секунды – словно молния перед глазами сверкнула… Что это? Потрясение? Узнавание? Откровение?

Что бы то ни было, оно, должно быть, ясно отразилось на моем лице, поскольку графиня произнесла:

– A-а, теперь видите.

Какое-то время я пребывал в растерянности: видеть-то я видел, да только что именно? Сейчас я понимал: в лице есть нечто очень знакомое, я мог бы даже сказать – близко знакомое… Только в чьем лице? Не в ее и не в… Нет. В его лице. В лице ее молодого мужа. Я знал это лицо – или чье-то, очень на него похожее. Выходило даже, будто знал я его слишком хорошо, будто принадлежало оно кому-то из моей собственной семьи и видел я его каждый день; настолько мне знакомое, что я, если вы меня поймете, и не сознавал этого.

Что-то копошилось в темных уголках моей памяти – недосягаемое для меня, недоступное, безуспешно пробивающееся к свету.

Я покачал головой.

– Взгляните.

Графиня взяла журнал, и на миг мне показалось, что она разглядывает мою фотографию, сделанную в моей квартире в колледже. Но тут она придвинула его ко мне, и длинный тонкий палец указующе нацелился вниз.

Увиденное обрушилось на меня такой мощной волной потрясения, что я ощутил приступ тошноты и комната, будто обезумев, закачалась перед моими глазами. Сокрытое в тайниках мозга обнажилось и будто со щелчком встало на место. Только как мог я поверить своим глазам? Разве это возможно?