На фото в журнале венецианская картина выглядела отчетливо, но даже без этой четкости я настолько хорошо знал ее, настолько досконально и близко, вплоть до последней мелочи, что ошибиться никак не мог. На картине, если вы помните, среди прочего изображалась одна сценка. Юношу жестко удерживал другой человек, вынуждая сойти в одну из лодок, и взгляд юноши был обращен прямо в глаза смотревшему на картину, а на лице застыло выражение непонятного, отчаянного страха и мольбы. У юноши было лицо мужа графини. Вне всяческих сомнений. Сходство было абсолютным. Не просто похожие черты, но одно и то же лицо. Я видел это по глазам, по губам, по посадке головы, по строению подбородка. В момент узнавания все слилось воедино.
Графиня не спускала с меня пристального взгляда.
– Боже мой, – прошептал я, пытаясь осмыслить свое открытие. Конечно, существовало некое здравое, естественное, разумное объяснение. – Значит, ваш муж позировал художнику. – Уже произнося эту фразу, я понял, насколько она смехотворна.
– Картина написана в конце восемнадцатого века.
– Тогда… это родственник? Которого вы недавно отыскали? Это необычайное фамильное сходство.
– Нет. Это мой муж. Это Лоуренс.
– Тогда я не понимаю.
Графиня склонилась над фотографией, вглядываясь в лицо своего молодого супруга с такой пронзительной тоской и таким душевным страданием, каких я еще не видывал.
Я молча ждал. Наконец она сказала:
– Я хочу вернуться в гостиную. После того как вы увидели это, после того как узнали… я могу кое-что рассказать вам.
– Буду рад выслушать. Только понятия не имею, чем могу помочь.
Графиня протянула мне руку, чтобы я помог ей встать.
– Мы сами отыщем дорогу. Стивенс нам не нужен.
И вновь тонкая невесомая кисть легла мне на рукав, и мы пошли по коридору, уже погруженному в сумрак, поскольку уличные фонари померкли, картины и шкафы растворились во тьме, лишь иногда сверкал позолоченный уголок рамы или поверхность стекла зловеще лучилась в неверном свете.
Рассказывает графиня