Смерть под Рождество

Но сейчас все было совсем по-другому. В течение всего времени, что велось расследование дела Тома Грейсона, миссис Грейсон ни разу не вышла из себя, ни разу не была рассерженной. Она смотрела на детектива своими грустными темными глазами и безмолвно умоляла не делать больно, зная при этом — оба они знали, — что больно все равно будет.

Хэлфорд не утруждал себя тогда анализом того, что привело его в Саутгемптон. Он отыскал кафе и, подходя к нему, репетировал, как войдет и скажет, что случайно проходил мимо и увидел ее в окно. О, какой у вас уже большой ребенок! Но когда Даниел подошел к ее столику, Гейл Грейсон посмотрела на него так, как… О, трудно даже описать, как эта женщина на него посмотрела.

Садясь рядом, Хэлфорд бормотал какую-то бессмыслицу, объясняющую его присутствие здесь. На столе перед ней стояла пустая чайная чашка и бутылочка с детским питанием, тоже наполовину пустая. Рядом с ним почему-то оказалась вилка, какая-то тусклая, темно-серая. Он нервно завертел ее в руках.

— Надеюсь, у вас все в порядке?

Дитя подало голос. Миссис Грейсон прижала его к себе еще ближе, наклонив при этом голову так низко, что едва не касалась розового детского личика. Маленькую головку покрывал белый кружевной чепец. Миссис Грейсон сдвинула его и нежно потеребила выбившийся темный локон. Затем провела пальцем по щеке ребенка до рта, предлагая пососать свой палец. Все эти движения выглядели совершенно невинно, и, только взглянув на ее плотно сжатые губы, Хэлфорд понял, что Гейл едва сдерживает себя.

Он прижал зубцы вилки к скатерти.

— Кажется, девочка? — спросил он. — Моя мать часто любила повторять, что с девочками легче. Например, они никогда не притащат в дом змею.

Она молчала, наблюдая за девочкой, как она, довольная, жует ее палец. Хэлфорд сделал еще одну попытку.

— Послушайте, я знаю, вам сейчас тяжело. — Он произнес эти слова очень мягко. — Но я сталкивался с такими делами и прежде и знаю: люди преодолевают это. Это проходит. Рано или поздно проходит. Понимаю, что сейчас вам в это трудно поверить, но со временем станет легче. Поверьте.

Гейл медленно подняла на него глаза. Губы стиснуты, лицо напряжено, взгляд жесткий. А затем, к ужасу Хэлфорда, по ее щекам потекли слезы. Они катились и исчезали где-то под воротничком ее блузки. Губы у нее дрожали, но Гейл сделала над собой усилие и заговорила:

— Пожалуйста, уходите. Я не знаю, зачем вы пришли сюда, но мне ничего от вас не нужно. Прошу вас, оставьте меня.

Он ушел, смущенный и удрученный. И с тех пор ни разу ее не видел. Вспоминал, конечно, но нечасто — только под настроение, близкое к мазохизму. Господи, как же ему не хотелось вновь видеть эту миссис Грейсон!

Над диваном в черных с золотом рамках висели две гравюры Эдварда Хоппера[6]. Знаменитые «Ночные таксисты» и менее известный «Автомат» с одинокой женщиной на переднем плане, грустно глядящей в чашку с кофе. Даниел начал рассматривать эти гравюры. О существовании Хоппера он узнал от Рены. Увлечение жены искусством было не чем иным, как протестом. В доме вдруг появилось много альбомов с репродукциями, она зачастила на выставки в Британский музей, демонстрируя этим свое разочарование жизнью с ним: как ей одиноко, как она обманута, как надоела эта работа мужа, его друзья-коллеги, их товарищество. К тому времени, когда она начала озвучивать это свое недовольство, было уже поздно. Каждое слово превращалось в крик. Через год после развода Рена вышла замуж за фермера. Теперь они живут в Новой Зеландии, у них двое детей, и, судя по всему, они счастливы.

Хэлфорд тоже, расставшись с ней, почувствовал огромное облегчение, поняв, что в молодости наделал немало глупостей и пора успокоиться.

Он уставился на свои ладони. Что ему нужно? Он солидный мужчина, все при нем, он прекрасно вписывается в мир урбанистических фантазий Хоппера. Кстати, эти гравюры он себе подарил после завершения дела Грейсона. Одно только жалко, что их всего две. Но тогда на большее у него просто не было денег. Будь его воля, он купил бы десять и увешал ими все стены. Хэлфорд повернулся на бок. Самое смешное состояло в том, что он приобрел известность благодаря делу Грейсона, хотя сам с горечью считал, что провалил его.