Смерть под старой ивой. Приступ жадности

Лежаков, опережая Гурова и доставая на ходу из кобуры пистолет, также устремился в полутьму комнаты.

Посреди нее стоял полуодетый Мишка Кряк и с полупьяным недоумением прислушивался к звукам из прихожей.

– Э… – выговорил он, завидев Лежакова, а вслед за ним и Гурова с Ленкой в обнимку. – Вы того… это…

– Стой и не двигайся, Мишаня, – переводя дух, сказал Лежаков. – А то ведь будет хуже… Видишь эту штуку у меня в руках? Это пистолет…

Где-то за спиной у Семена тонко вскрикнула и забарахталась в руках Гурова Ленка Гармонистка.

– А ты, Леночка, сядь и успокойся, – голос у Льва Ивановича был ровный и спокойный. – Вот так… И не бойся – мы не к тебе, а к твоему дружку.

И Гуров тотчас же возник рядом с Лежаковым. Они стояли плечом к плечу, перекрыв, таким образом, доступ Мишке к двери. Относительно того, что Кряк может выскочить в окно, они не опасались. Окно было маленьким, а Мишка – большой: он обязательно застрял бы в окне, если бы вздумал через него выбраться.

Между тем Мишка приходил в себя, причем стремительными темпами. Никакого полупьяного недоумения на его лице уже не читалось, на нем было выражение решимости и злобности. Он не спросил, кто такие Гуров и Лежаков – похоже, понял, кто перед ним, без расспросов.

– Одеться-то мне можно? – спросил он.

– Можно и даже нужно, – ответил полковник. – Только, Миша, без дураков. Ну, ты понимаешь… А ты, Сема, – взглянул Гуров на Лежакова, – посмотри пока в другой комнате – нет ли там кого.

Мишка медленно повернулся, взял брюки и рубашку, висевшие на спинке кровати, и натянул их на себя. Пока он одевался, из второй комнаты вышел Лежаков и сделал Гурову знак рукой: там все чисто и спокойно, можно не волноваться.

– Вот так, – сказал Семен и подошел к Мишке Кряку: – Облачился? Теперь протяни мне свои нежные ручки. Я их украшу этими красивыми браслетиками. – И Лежаков потряс наручниками, а Гуров вновь отступил ближе к дверям.

И тут случилось неожиданное. Мишка вдруг резко метнулся в угол комнаты, выхватил из-под вороха тряпья какую-то длинную, тускло сверкнувшую металлом штуковину, поднял ее на уровень плеча, стремительно развернулся, в два прыжка достиг Гурова, размахнулся и с утробным рычанием ударил. Он явно метил в Льва Ивановича, чтобы, свалив его, выбежать в дверь. Однако в последний момент Гуров сумел увернуться, и длинная металлическая штуковина, задев плечо сыщика и располосовав рубаху и летнюю куртку, со всего маху вонзилась в косяк. Мишка попытался выдернуть из косяка металлическую штуковину, но с первого раза это ему не удалось, и это его погубило. Гуров стремительно и резко выбросил кулак и ударил Кряка в солнечное сплетение. Мишка всхлипнул и согнулся пополам, и Лев Иванович ударил его еще раз – ребром ладони по шее. Кряк рухнул на пол и застыл. Тут же к нему подскочил Лежаков и надел на него наручники.

– Не ожидал… – выдохнул он и взглянул на Гурова: – Вы простите… чуть не подставил вас, – сказал Семен. – Как вы? Не задел он вас?

– Ерунда, – скривился Гуров. – Немного поцарапал плечо да еще порвал рубаху. Хорошая рубаха, новая. Жена покупала.

– У, змей! – взглянул Лежаков на все еще лежавшего без движения Мишку Кряка. – Убить тебя мало!

И тут только они обратили внимание на Ленку. Забившись в угол, она по-собачьи скулила и размазывала по лицу мутные слезы. Лежаков что-то хотел ей сказать, но лишь махнул рукой. А Гуров в это время подошел к торчащей в косяке длинной железяке, поднатужился и выдернул ее.

– Ну, – сказал он, – и силища у этого троглодита! Загнал в дерево едва ли не наполовину! С одного размаха! Пиковина… Узнаю. Давненько не встречал подобное оружие. Даже соскучился. Патриархальное, так сказать, орудие убийства. Минувший век.

– Это у вас в Москве, может, минувший век, а у нас – самая настоящая действительность, – скривился Лежаков. – Мы такого раритета изымаем по двадцать пять штук за неделю! Но вот что мне интересно. Если у него имелась пиковина, то отчего же он не воспользовался ею, а убил Пантелеева камнем или обухом? Ведь пиковиной куда удобнее. В общем, загадка, которая мне не нравится…

В это время Мишка Кряк застонал, зашевелился и засопел, потом встал на колени, а затем на ноги. И без всякого страха или каких-то иных чувств стал смотреть на Гурова и Лежакова.

– А, очнулся! – подошел к нему Лежаков. – Ну ты, дядя, и дурак! Ведь чуть не покалечил хорошего человека! А из этого следует, что ты помимо одного греха – убийства взял на себя еще один тяжкий грех – покушение на убийство сотрудника полиции. В совокупности это значит, что ты, дядя, крупно влип. По самое не могу! Вплоть до пожизненного заключения. К чему я это тебе толкую? А к тому, что у тебя есть еще малость времени, чтобы покаяться. То есть чистосердечно нам поведать, как и за что ты убил человека. Там, в деревне, под старой ивой. Так что ты соображай свою выгоду. Иначе нашьют на тебя бубновый туз как пить дать, и кончится твоя веселая житуха.