Смерть под уровнем моря

– А куда мне было деться? – Девушка с надрывом засмеялась. – Полуостров Крым – та же самая подводная лодка. Нарубить деревьев, связать плот и уплыть на нем? Наверное, я слишком ответственная, не могла бросить Шабалдина и музей, до последнего выполняла свои профессиональные обязанности так, как их представляла. У меня нет родителей. Аркадий Петрович стал мне за отца, квартирка на Грибоедова – домом. Я влюбилась в Крым, когда приехала сюда в начале сорок первого. Не надо мне Москвы и Ленинграда. Пришла во дворец в свой первый рабочий день и обомлела.

«Да уж, девушка явно не пролетарских кровей», – подумал Вадим.

– Ходила по залам, разглядывала картины и вдруг отчетливо поняла, что здесь мое призвание и ничего другого не будет. Когда пришли немцы, мы уже приготовились к расстрелу. Но нет, обошлось. Всех собрал так называемый бургомистр Сидор Караваев. Он переметнулся к немцам, а до войны работал в горисполкоме по хозяйственной части. Дескать, германское командование оказывает вам невиданную честь. Музей должен работать. Штат сокращается, каждому придется трудиться за троих. У всех будут пропуска, надежные охранные документы, стабильная зарплата и даже социальные льготы. Взамен германское командование требует добросовестной работы на благо рейха. Аркадий Петрович молодец. Он выбил для нас документы, аналогичные тем, что получали фольксдойче – этнические немцы, проживающие на оккупированных территориях. То есть нас теоретически не могли схватить, бросить в лагерь, расстрелять без причины, подвергнуть на улице насилию. Документы с особой меткой, понимаете?

– Да, я видел, как вас патруль на Весенней чуть не оприходовал, – сказал Вадим и усмехнулся. – Простите.

– Это они недавно такие стали. Понимают, что развязка близко, бесятся, перестают подчиняться начальству. Если вы думаете, что у меня имелся покровитель, то глубоко ошибаетесь. Никого нет. Я скорее умру, чем закручу интрижку с немецким офицером, пусть он даже образец высокой морали, гуманист и интеллигент в пятом поколении. Несколько раз я попадала в неприятные ситуации, но обходилось. Немцы зазывали меня на банкеты, торжественные мероприятия. Я тоже старалась отвиливать. Не скажу, что ко мне относились очень плохо.

– Тогда вам не в чем их упрекнуть, – вырвалось у Вадима.

– Они приставали, заигрывали, расточали намеки и предложения. Я ссылалась на застарелый фамильный туберкулез, на запущенный педикулез. Мне крайне не хотелось бы заразить господ офицеров. – Она тихо засмеялась. – Не поверите, в большинстве случаев это работало. Фашисты пятились от меня так, словно я была заминирована. Мне приходилось носить бесформенную одежду и страшные ботинки. Волосы я мыла только по большим праздникам, завязывала в узел.

Почему он вдруг стал ее внимательно слушать? Не любил Сиротин подобные душещипательные истории. Они имеются у каждого бойца и мирного жителя, попавшего в жернова войны.

Девушка тихо повествовала о том, как жила в оккупации.

8 ноября 1941 года на Южный берег Крыма пришли немцы. С ними вылезла всякая пена. Полицейские подразделения едва не превышали по численности немецкие боевые части. Откуда столько недовольных советской властью, трусов, предателей трудового народа, недобитого кулачья и пособников буржуазии?

Оккупанты тут же приступили к «окончательному решению еврейского вопроса». На третий день полицаи забрали Яшу Гринберга, не пожелавшего убыть в эвакуацию. Они бросили его в машину и увезли. Он шутил напоследок. Мол, я скоро вернусь, надоем еще своим нытьем.

Наутро бледный Репнин сообщил, что видел своими глазами, как Яшу, его больных родителей и еще три десятка евреев полицаи расстреляли в овраге за улицей Рассветной.

Казни продолжались несколько дней. Видимо, оккупанты выполняли план, спущенный им сверху. Потом они свезли трудоспособных евреев в гетто под Магарачем. Их заставляли работать. Каждую неделю кого-нибудь расстреливали.

Лагерь для военнопленных располагался на Боткинской улице. Тысячи советских солдат сидели за колючкой, умирали от голода и холода. Несколько раз Юля с подружками туда пробиралась, перебрасывала через колючку хлеб.

Охрана была из местных полицаев, стреляла без предупреждения. Приходилось увертываться, скатываться в овраг.

Полицаи проявляли бдительность. Если пленный припрятывал еду, брошенную ему, они выдергивали его из толпы и избивали до полусмерти ножками от стульев. Данное оружие почему-то было весьма популярно у этих сволочей.

Люди продолжали жить в своих домах, но под строгим контролем. По квартирам и участкам ходили специальные уполномоченные из местных жителей, все вынюхивали, высматривали, зачитывали постановления, издаваемые оккупационными властями.

В городе действовал комендантский час. Вечером и ночью патрули могли расстрелять любого человека, вышедшего на улицу без пропуска.

Люди голодали. Продуктов не хватало, все шло на нужды армии и полиции.