Смерть президента

— Почему в пыль? — спросила Анжелика.

— Потому что в пыли невозможно установить, сколько людей погибнет.

— Кстати, Ванька, ты знаешь, сколько сейчас заложников в Доме?

— Приблизительно.

— Ну? — голос Пыёлдина дрогнул, он боялся цифры, которую назовет Цернциц.

— Около десяти тысяч.

— Не может быть! — ужаснулся Пыёлдин.

— Я заказал ужин на десять тысяч человек. И боюсь, что этого не хватит. Под нашим этажом, Каша, занято еще семь. И люди продолжают прибывать.

— Но внизу охрана, блокада, танки, огнеметы… Как они все это преодолевают?! Войска сознательно их пропускают?

— Нет, они вообще ни фига не знают. Все эти нищие, бродяги, бомжи просачиваются по канализационным трубам, сквозь пустоты в стенах, с помощью междуэтажной вентиляции… Я шкурой чую, как со всей страны к Дому устремились бесконечные потоки оборванных, голодных, пьяных, раздетых и разутых… Они продолжают стекаться, Каша! Ими кишат дороги, тропинки, путепроводы… Шуршание стоит в стране — они движутся молча, и только глухой, непрекращающийся шорох слышится в воздухе. Едут зайцами на поездах, идут пешком, плывут на плотах, трясутся на телегах… Этот город, — Цернциц ткнул пальцем в окно, — уже на пределе. Задыхаются, захлебываются все службы… Город не может прокормить такое количество народа!

— А страна?

— И страна не может, Каша!

— А мир? — нежно улыбнулась Анжелика.

— Мир пока еще держится, — устало ответил Цернциц. — Но это не может продолжаться слишком долго. Аэропорт города работает на пределе. Каждый час идут на посадку транспортные самолеты со всего сытого мира. Они, конечно, чувствуют себя благодетелями, кормильцами, хотя на самом деле избавляются от гнилой своей продукции.

— Колбасная цивилизация, — пожал плечами Пыёлдин. — Чего от нее хотеть.

— Они просто спасаются, — добавила Анжелика.

— Да, конечно, — кивнул Цернциц. — И хотят, чтобы именно Боб-Шмоб взорвал тебя. Это позволит им остаться чистыми, а террористы всего мира получат жестокий урок. Они же понимают, что победить терроризм можно только еще большей кровью — уничтожать их вместе с заложниками.

— А что Боб-Шмоб?

— Колеблется. Он готов так поступить, но не может, некстати это сейчас… Выборы скоро. И еще одна причина… Всем известно, что в Доме уже десять тысяч заложников. Завтра их будет двадцать. Кроме того, Боб-Шмоб знает, что в Доме столько долларов, столько долларов, сколько нет в его дырявой казне, разворованной толстомордыми, мокрогубыми, писклявыми соратниками! — воскликнул Цернциц с нескрываемым презрением.

— Так что говорит шкура? — напомнил Пыёлдин.

— Ах да, — Цернциц потер пальцами лоб. — Как я уже сказал, сначала будет смех, потом гнев. Потом Боб-Шмоб сделает важное государственное заявление.

— И? — поторопил Пыёлдин.

— И отвергнет все твои притязания. Мы не можем, скажет он, потакать бандитам и террористам!

— Дальше!

— После этого тебе придется сбросить вниз сотню-другую заложников. И когда мир в очередной раз покроется холодным потом, скажет, что его неправильно поняли, что он не возражает против твоего участия в выборах. Конечно, будет телефонный перезвон со всем этим жульем — Билл-Шмилл, Джон-Шмон, Шимон-Шимон… Но кончится тем, что он даст добро.

— А я нуждаюсь в его разрешении?

— Да. Потому что ты не только претендент… Ты еще и террорист. А он президент. И он вправе применить к тебе кое-какие меры. Но не применит. Потому что через три дня в Доме будет сто тысяч человек. И ты сможешь сбрасывать в день по тысяче.

— И мы победим?

— Конечно, — ответил Цернциц и, опустив голову, начал рассматривать собственные ладони, будто хотел найти подтверждение своим словам по линиям судьбы, которые густой сеткой покрывали ладони карточного шулера и международного проходимца. Пыёлдин тут же почувствовал недоговоренность и, взяв Цернцица за плечи, повернул к себе.

— Ванька! Смотри мне в глаза! Отвечай прямо и не задумываясь… Мы победим?

— Очень может быть.

— А что ты чувствуешь своей обалденной шкурой, которая улавливает полет бабочки в дальнем лесу, любовный шепот в соседнем доме, подлые замыслы врагов на том берегу океана? Что чуешь? Мы победим?

— Да, — твердо ответил Цернциц и посмотрел Пыёлдину в глаза. — Да, Каша.

— Раз и навсегда?

— Никто не побеждает раз и навсегда. Поражение может быть окончательным, но окончательной победы не бывает, Каша. И тебе, будущему президенту великой державы, пора это знать.

— Я — будущий президент? — Пыёлдин опять почувствовал в словах Цернцица какую-то невнятность, словно тот не произносил последнего, самого важного слова. — Ванька! Отвечай, не задумываясь!

— Все знать вредно, Каша, — попробовал было увильнуть от ответа Цернциц. — Все знать смертельно опасно.

— Это мы уже проехали. Смертельно опасно было бежать из тюрьмы, появляться здесь, связываться с тобой! Я хочу знать главное — меня выберут президентом?

— Да! — На этот раз взгляд Цернцица был тверд.

— Надолго?

— Не знаю… Это зависит от многих причин… Навсегда никого не выбирают.

— Но свой срок я отбуду?