Наступившая ночь, как изощренный в своем ремесле заплечных дел мастер, пытала каждой минутой. Донимаемый невеселыми мыслями, я то ходил по пустой квартире, то падал на кровать и в бессилии мял руками подушку, то надолго застывал у окна и смотрел на небо, словно хотел по расположению звезд определить дальнейшую судьбу. Состояние души можно было сравнить с кораблем в штормовую погоду: бросало то в одну, то в другую сторону. Временами становилось невыносимо тоскливо от сознания того, что могу навсегда потерять Татьяну. За неимением настоящего убийцы ее могут сломать и превратить в преступницу. В эти мгновения полнился решимостью прямо утром отправиться по кабинетам высокого начальства в поисках справедливости. Но следом лезло ревнивое, в голове не укладывалось, что она могла изменить мне с неказистым на вид человечишкой лишь из-за его более высокого материального положения, и тогда я опускался до злорадства: «Так тебе и надо, шлюха». Но спустя немного появлялись робкие, оправдывающие ее поведение мысли. Чего там, ослабил я внимание к супруге, и верно заметил Маврик: комплиментами не баловал ее, они были редки, как дождь в пустыне, и там, где раньше наши отношения скрепляла любовь, теперь правила бал привычка — эта ржа семейной жизни. Забыл, когда в последний раз преподносил жене цветы.
Приходила и крепла надежда, что не все так черно, как рисовало воображение, и я вновь готовился встать на защиту супруги. Но следом сознание отравляли противоположные чувства, равновесие нарушалось, и так до самого утра.
К начальству я не пошел, оно само пожелало видеть меня. Заходя в кабинет полковника, я уже догадывался, о чем пойдет разговор.
— Ну что, отличился вчера? — сурово встретил меня начальник районного отдела милиции, показывая рукой на стул.
— Поступил как всякий нормальный мужчина.
— Ты что, на самом деле стрелял в него?
— Да я не о том, — в присутствии высокого чина позволил себе досадливо махнуть рукой. — Я о другом.
И пусть не хотелось, но пришлось все с подробностями выложить «отцу родному», иначе не понял бы.
Полковник после моего невеселого рассказа сочувственно покивал и сделал резюме:
— Мой батя, трезвенник и однолюб, говаривал так: «Баба — что лошадь: ослабь вожжи — завезет в чащу». Выходит, ослабил ты вожжи.
— Выходит, так, — согласился я.
— И что намерен дальше делать?
— Попробую убийцу настоящего отыскать, — выдал я желаемое.
— Ты, Шустов, — посуровел полковник голосом, — в это дело не лезь. Навредишь только себе и супруге. Своими занимайся.
— А что, можно своими заниматься? — не поверил я.
— А чего нельзя-то. Обвинение тебе не предъявлено, ты вроде как свидетель с подпиской о невыезде.
— Разрешите идти? — я поднялся со стула.
— Иди. Хотя погоди, — остановил он меня, уже было подходившего к двери. — Совет дам. С женой одним махом все не руби, не по-божески это — оставлять человека в беде, прояви великодушие. Сходи на свиданку, я устрою.
— Хорошо, — послушно согласился я, как будто это был не совет, а приказ, не подлежащий обсуждению.
Полковник обещание сдержал, и я получил доступ в следственный изолятор в тот же день.
Нас оставили одних, предупредив о продолжительности свидания. Татьяна сидела напротив меня с опущенной головой, осунувшаяся, подурневшая, потерявшая большую часть своей привлекательности. И наша встреча сейчас походила не на свидание двух некогда любящих сердец, а скорее напоминала пытку, где было неясно, кто жертва, а кто палач.
Я принес с собой одежду и еду. Выложил все перед ней.
— Вот, — прозвучало в камере первое слово.
— Спасибо, — тихо поблагодарила она и всхлипнула. Слезы закапали на стол, и она стирала их с поверхности ладонью.
Жалость достигла моего сердца, но не вызвала никаких внешних проявлений: я так и не коснулся ее руки, не погладил по голове, не произнес слов успокоения. Но все равно необходимо что-то говорить, выяснять, а то становится слишком гнетуще.
— Ты и на самом деле не видела, кто стрелял? — спросил я.
Всхлипы прекратились, Татьяна подняла на меня глаза, полные слез, и помотала головой.
— Но выстрел слышала близко?
— Да, у меня даже ухо заложило, — сообщила она подробность кротким голосом, так и призывающим к прощению.
— В розовых платьях вы были втроем?
— Да, Тамара, Света и я.
— А кто те двое, мужчина и женщина?
— Они приехали чуть позже и без приглашения, просто хотели поздравить его.
— И чем-то нарушили ваше торжество и ритуал посвящения тебя в фаворитки.
— Прости меня, — Татьяна опустила голову. — Я плохо себя вела. Я недостойна тебя.
О, эти фразы вместо великодушия вызвали во мне прилив негодования, и я еле сдерживал себя, чтобы не накричать.
— Я сюда пришел не для того, чтобы выяснять, кто из нас выглядит достойнее. Если бы не обстоятельства, ты и сейчас порхала бы бабочкой, коллекционируя комплименты, которые, в общем-то, нужны лишь для того, чтобы овладеть твоим телом.
— Между нами почти ничего не было! — заклинающе воскликнула она.