Смерть призрака

– Надо обязательно поговорить о Сергее Фомиче. О том, как ему сейчас нелегко. О том, как много он для нас всех сделал. Как он сумел изменить жизнь каждого из нас в лучшую сторону. Вот за эти хлопоты, за великие труды, за человеколюбие он получил такую пощечину. И от кого? От того, кто первым должен был помогать ему. Как вы думаете, что он сейчас чувствует?

Все молчали. Жан Абрамыч продолжал:

– А я вам скажу. Он думает о том, что если такой человек с виду совершенно положительный, как Алексей Алексеич, подложил ему свинью, то как же вы, все остальные, к нему относитесь. Может и все остальные тоже ждут своего часа, чтобы укусить руку, кормящую их. Спилить сук, на котором они же сами и сидят. Может все видят в нем только кормушку, а вовсе не человека? Вот так он и думает – почти зловеще прошептал Абрамыч.

Не сразу, но все встрепенулись. На лицах появилось что-то напоминающее смущение и негодование. Кто-то громко сказал:

– Ну что Вы такое говорите? Это совсем не так.

– Ах, не так? – живо подхватил оратор. – Тогда мы должны показать это нашему Сергею Фомичу. Мы должны его успокоить, и я не боюсь этого слова, ибо вкладываю в него самый положительный смысл, мы должны его пожалеть. Просто по-человечески, как дорогого нам человека, попавшего в неприятную ситуацию. Как уже совсем не молодого и не совсем здорового человека.

Директор филиала говорил с такой искренностью, что казалось, он может заплакать. В зале опять воцарилась тишина. Косунин продолжал:

– Да, он не молод, но какая голова! – его лицо озарилось восторгом. – Такую голову еще поискать. Как вы думаете, нам эта голова еще нужна? Или мы и без нее обойдемся?

Жалостливая главная плановичка, уже доведенная до почти нервного состояния, вдруг приподнялась со стула и с жаром, превосходящим пыл первого говорившего, начала возмущаться:

– Да что вы нас за советскую власть агитируете? Мы что, мы дети что ли, в самом деле? Да отец родной не сделает столько, сколько Сергей Фомич для нас сейчас делает. Да разве мы можем к нему плохо относиться. Да мы за генерального в огонь и в воду. Я правильно говорю? – она оглядела остальных.

Остальные тоже уже прониклись необходимыми чувствами и тоже с жаром поддержали коллегу. Несколько минут все галдели на разный лад. Жан Абрамыч, подняв вверх руку, призвал всех к вниманию:

– Так вот об этом я и хотел с вами поговорить. Вы должны объяснить вашим подчиненным, что нам надо не об Морозове думать. Не выяснять подробности случившегося. Бог с ним. Бог ему судья. Надо думать о себе. Нам жить не с Алексеем Алексеичем, а с нашим дорогим Сергеем Фомичем. Нам его надо беречь, а не досаждать расспросами, как там да что?

Директор повернулся к окну и, посмотрев недолго на улицу, снова обратился к присутствующим с видом человека, который много хотел сказать, но передумал.

– Ну, я думаю, вы все поняли. Что это я в самом деле сегодня какой-то расклеенный. – он улыбнулся и закончил – Вы все здесь умные люди, прекрасные руководители и сами знаете, что надо доложить своим подчиненным.

Он опять как-то неловко улыбнулся, как бы давая понять, что на сегодня это все. Начали вставать. Загремели стульями. Зал опустел. Жан Абрамыч, сидя за своим столом, набрал нужный номер телефона и, услышав в трубке знакомый голос, тихо сказал:

– Все прекрасно. Не забывайте о лице. Вы хотя и расстроенный, но герой.

Завод кипел. Разговоры, домыслы, эмоции, все, словно крутой кипяток переливалось из одних голов в другие. При каждой возможности начиналось обсуждение случившегося. Слова «Алексеич» и «вор» между собой никак не склеивались. Выдвигались разные версии: может, случилось что, и деньги срочно были нужны; может, ключ потерял; может, при подсчете ошибку допустили, а недостачи и нет вовсе. Все версии спотыкались на одном.

– Почему он ничего не объяснил? Почему так молча уволился? Неужели, правда, украл?

Вором назвать его никто не решался. В разговорах вместо привычного «Алексеич» все чаще звучало официальное «Морозов». Тут же вспоминали, что директор замял дело. Хвалили. Правильно, мол, сделал. Морозов, он хоть и плохо поступил, но все равно же наш. Все равно же жалко. Вынужден, видимо, был так поступить. А сейчас, когда все вскрылось, разве ж ему сладко. Вспоминали, как начальник генерального хвалил. Говорил, что обязаны мы ему хорошей жизнью. Кивали головами: – Это правда. Так и есть.

Кто-то из другого подразделения подхватывал, мол, да, и у нас тоже заведующая про Фомича говорила. Рассказывала, как сильно он переживает и что здоровьем из-за этой истории повредился. А что, мы же понимаем, не мальчик уже. Сходились на одном: с директором им сильно повезло. И чтобы везенье это не закончилось, беречь его надо. Не перечить, не давать поводов к обидам. Не спорить попусту. И все будет хорошо.

Итогами увольнения председателя профкома оба директора были довольны. Сидя в кабинете генерального в старом здании, они обсуждали сложившуюся ситуацию и дальнейшие планы.