Смерть ради смерти

– Это значит, что ученому пришла в голову какая-то идея, которая может оказаться перспективной. А может и нет. Чтобы это понять, надо поизучать проблему, поставить ряд экспериментов. Короче, попробовать ее на вкус. Для этого в план включаются поисковые темы. Срок для них обычно устанавливается месяцев шесть, реже – девять. Потом составляется научный отчет и выносится на заседание Ученого совета Института. После обсуждения принимается решение: тему закрыть или, наоборот, рекомендовать к включению в план научно-исследовательской работы.

– Получается, что никаких сверхсекретных разработок в декабре у Войтовича не было?

– Получается, что так, – подтвердил Бороздин.

– Так кто же мог за него ходатайствовать?

– Не представляю. Просто не представляю, – искренне ответил заведующий. – Для такого ходатайства не было ни малейших оснований, за это я могу поручиться. Знаете, Юрий Викторович, я вам очень сочувствую. Мало того, что вы занимаетесь неблагодарной работой, восстанавливая материалы сгоревшего дела, так вы еще вынуждены копаться в материи, которая от вас весьма далека. Вы, наверное, умираете от скуки, читая наш план. Угадал?

– Угадали, – улыбнулся Коротков. – И Анастасию, как назло, у меня отобрали. Все-таки она хорошая помощница, исполнительная, толковая. Я бы на нее половину работы сбросил. А так несу свой тяжкий крест один.

– У вас отобрали помощницу? Почему?

– Другим тоже помогать надо, лишние руки всем нужны. Вы не обижайтесь, Павел Николаевич, но дело Войтовича у нас, наверное, на двадцать пятом месте. Я понимаю, история трагическая, и речь идет о вашем коллеге, которого вы знали много лет, но… В Москве ежедневно совершается десяток убийств, преступники находятся на свободе, и мы в первую очередь занимаемся этими преступлениями. А Войтович ушел из жизни добровольно, виновных нет, так что восстановлением документов мы занимаемся постольку-поскольку, когда выпадает свободная минутка. Вы меня понимаете?

– Да-да, конечно. Вынужден с вами согласиться, как это ни прискорбно. У вас и без нашего Войтовича проблем хватает. Кстати, Юрий Викторович, я все забываю вас спросить: зачем ваша помощница проверяла у нас в Институте условия хранения цианида? Разве это как-то связано с Войтовичем?

– Никоим образом. Дело в том, что в Москве в минувшем году было несколько случаев умышленного отравления цианидом, и Следственный комитет направил нам на Петровку разгромную справку о том, что кругом бардак и не соблюдаются правила работы с ядовитыми и отравляющими веществами. Ну а как реагирует начальство на такие бумаги, сами можете догадаться. Давай теперь поголовно всех проверять, выявлять нарушения и сносить головы. У нас ведь такая же бюрократия, как и всюду.

Коротков посмотрел на часы.

– Батюшки, уже рабочий день давно кончился, а я вас задерживаю. Извините, Павел Николаевич.

– Ничего, ничего, – добродушно рассмеялся Бороздин. – Мне спешить некуда, у меня семеро по лавкам не плачут. Пойдемте, я провожу вас до лифта, мне нужно еще в лабораторный корпус заглянуть.

Расставшись с Коротковым, Павел Николаевич по стеклянной галерее прошел в лабораторный корпус. Длинные коридоры были ярко освещены, но выходящие в него двери были почти все закрыты и опечатаны. Бороздин миновал длинную доску объявлений, на которой еженедельно вывешивались графики работы лабораторий на разных установках, свернул за угол и толкнул незапертую дверь. В большом помещении, уставленном разнообразным оборудованием, работал только один человек, Геннадий Иванович Лысаков. Услышав шаги, он повернул к Бороздину измученное лицо с воспаленными глазами.

– Добрый вечер, Павел Николаевич.

– Добрый, добрый. Вы чего тут засиделись? Вы посмотрите на себя: краше в гроб кладут. Прекращайте это безобразие и идите отдыхать.

– Не могу. Нужно еще кое-что доделать. Посижу хотя бы часов до девяти, поработаю, – угрюмо ответил Лысаков.

– Не валяйте дурака, Геннадий Иванович, – рассердился Бороздин. – Хотите, я поговорю с вашим начальством, чтобы вас немного разгрузили? На вас действительно страшно смотреть. Пойдемте, пойдемте, закрывайте свою лавочку, я вас на машине подброшу до дома. Собирайтесь.

– Я правда не могу, Павел Николаевич. У меня кролики под установкой, мне еще… – он взглянул на большие электронные часы, – еще час пятнадцать ждать, потом смотреть результат, дневник заполнять. Как минимум два часа. Поезжайте, не ждите меня.

– Ну как хотите, – махнул рукой Бороздин. – Вы хоть на себя работаете или опять на чужого дядю?

– На себя. Для диссертации.

– Тогда ладно. Кроликов и мышек не обижайте, отраву им не давайте. Счастливо.

– Кстати, об отраве, – оживился вдруг Лысаков. – Вы не знаете, зачем милиционеры проверяли цианид во всех лабораториях? Войтович же повесился, а не отравился.