Смерть ради смерти

—  Николай Николаевич, Институт может обратиться в Министерство науки с просьбой об увеличении штатной численности. Если нам дадут дополнительные штаты, мы наберем толковых ребят, выпускников вузов, и разгрузим хоть немного тех, кто не может закончить диссертации.

—  Вы так уверены, что мы сможем набрать людей на наши смешные зарплаты?

—  Даже если нет, мы оформим тем, кто у нас работает, дополнительные полставки. Надо же стимулировать людей, Николай Николаевич! Иначе нам никогда не выбраться из той дыры, в которой мы оказались. Работы будет все больше, а научных работников все меньше.

—  Министерство не согласится, — бросил Альхименко, залпом допивая чай с прозрачным ломтиком лимона.

—  Ну почему же? — возразил Гусев. — Николай Адамович Томилин, по-моему, прекрасно относится и к нашему Институту, и лично к вам. Он наш куратор, прорабатывать вопрос поручат именно ему. Я уверен, что он пойдет нам навстречу.

—  А я не уверен.

—  Все равно нужно попробовать, — продолжал настаивать ученый секретарь. — Мы не должны сидеть сложа руки, видя, как рушится научный потенциал Института. Я подготовлю письмо в министерство, хорошо?

—  Нет, — категорически отрезал Альхименко. — Я не хочу ничем быть обязанным Томилину. Никакого обращения в министерство не будет. Я разделяю ваше беспокойство и подумаю, что можно сделать. Но только не через Томилина.

Директор резко поднялся и пошел к выходу, даже не пожелав Гусеву приятного аппетита. Впрочем, вежливость здесь вряд ли помогла бы: после неудачного разговора с руководством аппетит у ученого секретаря совсем пропал.

5

Константин Михайлович Ольшанский ворвался в свой кабинет и в ярости хлопнул дверью. Он терпеть не мог, когда с ним разговаривали как с мальчишкой. Прошли те времена, когда гласностью размахивали как знаменем и позволяли себе требовать, чтобы на все вопросы давались четкие и понятные ответы. Все возвращается на круги своя, снова появились секреты, многозначительные умалчивания, слова о политической недальновидности и необходимости поддерживать легитимную власть.

Только что он был у городского прокурора, пытался добиться от него ответа: почему же все-таки Григория Войтовича освободили из-под стражи. Следователь Бакланов ничего вразумительно пояснить не мог, поскольку голова у него до последнего времени была занята исключительно проблемами жилищного законодательства: в свободное от сна и еды время он подрабатывал консультантом в фирме, занимающейся расселением коммунальных квартир, покупкой и продажей жилья. Своими должностными обязанностями он пренебрегал настолько, что даже не брал в голову всякие глупости типа странных и неожиданных распоряжений руководства. Помнил только, что выпустили Войтовича до того, как ему официально была избрана мера пресечения в виде содержания под стражей. На тот момент он числился задержанным и мог находиться в камере в течение трех суток, пока не будет принято решение: арестовывать его или выпускать. Решение было — выпустить. Ну и что тут такого? Мало ли почему руководство принимает такие решения.

—  Да при чем тут руководство, — кипятился Ольшанский. — Вы же следователь, вы обладаете процессуальной самостоятельностью, это должно было быть ваше решение, а не руководства. Руководство только его утверждает или не утверждает. Вы-то почему такое решение приняли?

—  Ну, — Бакланов пожал плечами, — мне намекнули, я и принял. Дело обычное, будто вы не знаете.

—  Кто вам намекнул?

—  Окружной прокурор.

—  А он на кого ссылался? Ему кто намекнул?

—  Городской.

И вот городской прокурор, тонко улыбаясь и строя увертливые фразы, объяснил Ольшанскому, что есть вещи, которые обсуждать не принято, тем более со следователями. А основания для решения были, и еще какие веские! Можете мне поверить, Константин Михайлович, были основания. Больше ничего добиться не удалось, кроме туманных намеков на интересы страны да на устное ходатайство заинтересованных органов. Какие интересы страны? Какие заинтересованные органы? Молчание…

Ольшанский уселся за письменный стол, не сняв пальто и не включив свет. На исходе сумрачного зимнего дня в кабинете было почти совсем темно. Он думал о том, что справиться с прокурором можно, только нужно ли? Есть рычаги, под воздействием которых он даст ответ об анонимных ходатаях, но вопрос в том, надо ли их задействовать.

Не зажигая света, он протянул руку к телефону и, напряженно вглядываясь в цифры и кнопки, набрал номер Каменской.

—  Странно, что ходатайство было, а в Институте об этом не знают, вы не находите? — спросила она.

—  Нахожу, — согласился следователь. — И мне это не нравится. Либо институтские деятели что-то скрывают, либо мы опять вляпались в какое-то дерьмо, и головы нам с тобой не сносить. Так что, Каменская, будем рисковать или в тину уйдем?

—  В тину, в тину, — засмеялась Настя. — Нам с вами там самое место. Главное, никто видеть не будет, чем мы там занимаемся.

—  А не захлебнемся?