Смерть ростовщика

Мастерская располагалась в глубине двора. Уже в проходе давал о себе знать сильный запах расплавленной меди. Через открытую дверь проглядывалось движение массивных фигур на ярко светящемся, пылающем фоне, расцвеченном темно-красными и фиолетовыми вспышками. Оттуда же доносилось непрерывное потрескивание.

Только один из троих рабочих поднял голову при нашем приближении и, узнав хозяйку, снова принялся за работу. На нем были черные очки сварщика. Дымящаяся жидкость в отблесках дьявольского пламени с шумом лилась по скважинам и заполняла внутренность формы.

В такой обстановке трое мужчин выглядели фантастическими существами. Обвязанные по бедрам фартуками из толстой кожи, в асбестовых рукавицах и в штанах, заправленных в сапоги, появись они в таком виде на улице, любой принял бы их за марсиан. В этом наряде они едва ли мерзли, тем более, что в углу, рядом с внушительной кучей угля, под вытяжной трубой краснела топка печи. Пот уже застилал мои глаза, соленые капли стекали по щекам в углы рта. Наблюдая за работой, я подошел ближе. Раз уж я здесь, проведу время с пользой. Моя проводница, более осторожная и опытная, держалась на разумном расстоянии. Вспомнив о ее макияже, я внутренне рассмеялся.

– Идемте взглянем на пингвина, – сказала она, увлекая меня в соседнюю пристройку с низким потолком.

Деревянные ящики высились вдоль стен, на крышках значились названия лежащих внутри материалов, необходимых в работе литейщика. Столы и верстаки, колченогий стул и хромой табурет были засыпаны коричневой пылью. На этажерке, между бутылкой вина и разнообразными инструментами, стояла голова Бетховена с мощным лбом и словно недоумевала, как ее сюда занесло. А возможно известный музыкант размышлял о превратностях судьбы. Свежая царапина на божественной голове явно свидетельствовала о недавно доставшемся на его долю ударе по божественной голове. Среди прочих безделушек на металлической волне балансировала традиционная чайка, встречающаяся всюду и давно потерявшая имя своего первотворца. Переходящая от одного к другому в качестве подарка, украшающая мелкобуржуазные салоны и зубоврачебные кабинеты, скрывающаяся в самых темных закоулках чердака людей со вкусом, она везде одна и та же, с крошечными отличиями в изломе крыла или изгибе волны.

– А вот пингвин, – провозгласила госпожа Жакье.

Я осторожно взял протянутый макет. В любом случае он требовал бережного обращения, чтобы, не дай Бог, не испортить подобный шедевр. Как она и говорила, это могло служить подставкой. А равным образом пресс-папье, забавным штопором или декоративной ручкой для унитаза. Возможности использования практически не ограниченные.

– Красиво, правда?

– Очень красиво, – признал я.

Мне весьма живо представилась улыбка типа, сотворившего "это", когда в его присутствии произносились имена Пикассо или Ханса Арпа. Да, я ее видел как наяву эту улыбку, пренебрежительную, полную жалости и превосходства. Я поскорей вернул произведение – произведение искусства, раз уж это так называется – госпоже Жакье. Вытерев лицо, я указал пальцем в направлении мастерской:

– Они его размножают?

Против моей воли "размножают" прозвучало на жалобной ноте.

– Нет пока, – ответила она, возвращая пингвина на место. – Они только готовят формы. – И показала на верстак, где были свалены образцы. Во вдавленном виде оно выглядело еще безобразнее, чем в рельефном.

– Сейчас они работают над обыкновенными безделушками.

– А, да?

– Пойдемте посмотрим.

Мы вернулись к литейщикам. Они уже перешли к следующей стадии работы. Молча, при помощи небольшого груза, двое из них выбивали готовые формы из одного ящика, и отливки выпадали на пол. Третий бросал в поставленный на раскаленную печь тигель медные предметы, которые длинной лопатой черпал из ящика. Там были самые разнообразные обломки – от кусков пепельниц до карнизов для занавесей, колец и патронов от ламп и т. д. Огонь в печи раздувался электрическим вентилятором, чье назойливое жужжанье перекрывало все остальные звуки.

– Когда вы начнете производство пингвинов? – прокричала госпожа Жакье, чтобы ее смог услышать тот, к кому она обращалась.

Им оказался рабочий в черных очках. Он сдвинул их высоко на лоб под козырек каскетки.

– Завтра, – ответил он, не переставая отделять готовые формы. – Сейчас мы положим формы в сушильную камеру.

И он кивнул на кирпичное сооружение рядом с горящей печью. Стоявший на ней тигель, покрытый углем, подавал признаки жизни. Из-под приподнимающейся крышки протекали ручейки меди и шипя стекали в огонь. Рабочий в черных очках, должно быть, тоже имел к нему какое-то отношение, так как обернулся и крикнул:

– Жюль, дело за тобой!

Указанный Жюль схватил крышку тигля длинными щипцами, затем, вооружившись чем-то вроде ковша на длинной ручке, принялся снимать пену с кипящей жидкости, словно с обычного супа.

– Горячо, а? – спросил я у парня, чтобы не казаться невежей.

– Тысяча семьсот градусов, – ответил он, помещая на место крышку и подкидывая угля.

– Температурка.

– Да уж, сударь. Не советую опускать туда руки.

– Да, это слишком радикальное средство от обморожений.