Смерть с отсрочкой

Виновных в убийстве ублюдков редко обсуждали в «Черной лошади» — захудалой пивной в бедном квартале Касл-Хилл. Однорукие, одноногие, ко всему равнодушные ветераны Норфолкского полка, день за днем прожигавшие жизнь в табачном дыму под низким желтым потолком, больше интересовались жертвами, чем преступниками. Сам хозяин служил в «новой армии», приписанный в 1918 году к 8-му батальону, и был убит в том же самом сражении, за которое Билл Стармен получил Военную медаль. Возможно, именно поэтому вдова позволяла Сиднею подолгу сидеть в пабе, чутко прислушиваясь к любой ерунде, вылетавшей из уст завсегдатаев. Он начал приносить пользу — собирал стаканы, исполнял мелкие поручения, скручивал самокрутки безруким, — хотя докучал старым солдатам бесконечными расспросами.

12 ноября 1932 года, на следующий день после Дня перемирия, Сидней ушел из школы. Ему было всего четырнадцать, и мать пришла в отчаяние. Договорилась о встрече с его светлостью в большом доме, веря, что он сумеет повлиять на сына и поддержит ее уговоры вернуться к учебе. Но жестоко ошиблась. Резерфорд никогда не разделял сентиментальных чувств покойной жены и злился на ее вмешательство в дела работников поместья. Она с нелепой щедростью не только расточала деньги и собственность на благотворительность, но и затмевала его собственные распоряжения, соответственно, точно и справедливо отмеренные. Он искренне радовался, что из одиннадцати человек, ушедших на войну из поместья, погибли только три и лишь один из них был женат. Егерь был хорошим человеком, но обучение его сына в частной школе свидетельствовало о безумии, зародившемся в разбитом сердце и обуявшем разум миледи. Она увлеклась спиритизмом с ревностью неофита, вызывая скорбь и смятение на светских приемах, когда с лихорадочным блеском в глазах пересказывала свои беседы с погибшими сыновьями. В те дни кругом царило безумие, чему служил подтверждением пример с парнишкой Старменом. Работники и служащие жаловались, что он в любой час дня и ночи тайком шастает по усадьбе с заряженным ружьем, увешанный тушками, как проклятый чироки. Раннее исключение из подобающего социального контекста только усугубило его отчужденность, а теперь мать просит продлить срок изгнания. У Резерфорда имелось гораздо более практичное предложение, и в следующий понедельник с половины седьмого утра Сидней Стармен стал подручным старшего егеря Эрни Уоррена.

Работники поместья не питали особой симпатии к Сиднею, а Уоррен, сильно потерпевший при Билле Стармене от своей лености и нечестности, особенно старался приперчить традиционное унижение, переживаемое подручными, щепоткой личного яда. Его собственные сыновья, оба старше Сиднея, работавшие в поле, в меру своих возможностей омрачали его жизнь. Наименее оскорбительное прозвище Седрик было дано ему в честь маленького лорда Фаунтлероя.[22]

На праздновании Рождества 1935 года, устроенном для работников, к Сиднею подошла Мэри Фулден, дочка поварихи и шофера. Умную девушку, считавшую свое место горничной временным, привлекало его одиночество и образованность, и до самой весны 1936-го она к нему приставала, напрашиваясь на совместные прогулки. В первый раз они вместе отправились в полковой музей Королевских вооруженных сил Норфолка в Норвичском замке, после чего пили чай с кексом, во второй побывали на художественной выставке в том же замке. Когда Мэри спросила, куда они пойдут в следующий раз, Сидней ответил, что в Норвиче некуда больше ходить.

— В кино можно, — напомнила она.

— Не люблю кино. — В последний раз, три года назад, он смотрел в кинотеатре «Гомон» фильм «На Западном фронте без перемен», признав его постыдной прогерманской пропагандой.

Мэри предложила в среду вечером пойти вместе с ней, ее отцом и сыном кузнеца Томом Левереттом в лейбористский клуб.

— Не люблю политику, — сказал Сидней.

— Дело не в том, любишь или не любишь, — возразила Мэри. — Это все равно что потрошить кроликов. Никто не любит, но закатывает рукава и берется за дело. В любом случае приедут лекторы, расскажут о борьбе рабочих в других странах.

Сидней, отвергая все ее предложения, понемногу терял девушку. Отношения продолжались бессистемно. Она держала при себе мнение о художниках норвичской школы как о пропагандистах враждебной буржуазной идеологии, а он не доказывал, что кино — электрический опиум. Учитывая, что между ними было мало общего, Сидней не понял, почему с такой болью узнал в воскресенье 19 июля 1936 года, что Мэри Фулден поцеловала Тома Леверетта у «Белого лебедя». В тот день также пришло сообщение о выступлении испанского гарнизона в Марокко против мадридского правительства. Шли слухи о продажности республиканских властей.

Сидней спросил Мэри насчет поцелуя, и та рассмеялась:

— В щеку чмокнула. Я знаю Тома Леверетта всю жизнь!