Смерть смотрит из сада

— С каким подземным скрежетом отозвалось прошлое, когда мы начали работать над книгой! — Он как будто спохватился, улыбнулся с мягкой насмешкой над собой. — Неистребимая привычка к литературным штампам. Надеюсь, молодое поколение не верит в рок? Мы же не в древне-греческой трагедии.

— Мы участвуем в трагедии, и я верю в рок.

— Что вы можете знать…

Саша перебил с хладнокровной настойчивостью:

— В неслучайность греха и в неотвратимость возмездия.

— Мальчик, вы закомплексованы. В ваши годы — впрочем, в любые годы! — надо уметь насладиться жизнью. — Светло-карие с рыжинкой глаза в упор глядели на Сашу. — Ваша девочка создана вам на радость.

— Я бы рад, — неожиданно согласился Саша. — Но не так пока что складывается жизнь.

— А вы ее сами сложите.

— Именно этим я и занимаюсь. Вы хорошо знали мою маму?

— Не очень. Она была человеком прелестным, но сдержанным, замкнутым… возможно, из-за принадлежности к тайной элите.

— То есть из-за отца?

— Я говорю — возможно.

— Какой вы ее помните?

Журналист помедлил в раздумье; чувствовалось, что разговор захватил его.

— В двух вариантах, если вам угодно. Может быть, отражающих двойственность женской натуры, созданной нам на погибель.

— Вы ж сказали: на радость.

— И так и сяк, когда-нибудь узнаете. Зима, девочка в черном, искаженный лик, робость и отчаяние. Летний сияющий закат, торжествующая женщина в белой одежде и жемчугах.

— Вы в каком жанре трудитесь?

— Могу во всех. Ну пижон, ну и что? Разве виноват я, что именно такое эстетское впечатление оставила во мне Полина Вышеславская?

— Вы знаете, как она умерла?

— Слушай, давай не будем, а?

— Почему?

Филипп Петрович ответил быстрым шепотом:

— Потому что ты лучше меня знаешь, как она умерла. — Хмельные рыжие глаза остановились на Анне, и она почувствовала себя раздетой. — Давайте бросим этого зануду и совершим шаг в непоправимое?

— Почему вы так кривляетесь? — удивилась Анна. — Вы боитесь?

Маска пошлости чуть сползла с подвижного носатого личика.

— Не то чтобы, но… Старику перерезали горло. Чем?

— По-видимому, его старой опасной бритвой.

— Бритвой? Уже легче. И все-таки… страшно, дети мои.

— Чего ж вам-то?

— Страшно почуять на своей шкуре когти демона.

— Вы бредите? — испуганно спросила Анна.

— Ага, со вчерашнего. Кстати, когда убит дедушка?

— Вчера вечером около десяти.

— Так у меня алиби! Священное, неприкосновенное. Осмелюсь дать вам совет?

— Осмельтесь.

— Бегите из этой тайной Вечеры куда глаза глядят, целее будете.

ГЛАВА 7

В полудневной тени от веранды на скамейке возле клумбы дама-ядерщица курила сигарету в янтарном мундштуке.

— Саша, дорогой! — Глубокий прочувствованный бас, а с места не сдвинулась. — Это точно убийство?

Он поставил дорожную сумку на землю (они заезжала за вещами на Большую Полянку), сказал:

— Проходите в дом.

— А, да ладно! Точно убийство?

— А что, вы думаете, деда руки на себя наложил?

— В жизни все, знаешь, бывает… Гений в некотором роде отклонение от нормы.

— Ага, по горлу полоснул, а потом сходил спрятал бритву…

— Как ты можешь в таком тоне!..

— Ну идиот, извиняюсь.

— Кстати, об идиотах. Тимоша принес молоко, вон бидончик на веранде, уберите в холодильник.

Когда Анна вернулась из кухни, великанша вдалбливала Саше, сидящему на ступеньке, в тоске опустивши голову на колени:

— Не могу похвастаться, что заменила тебе мать — конечно, я человек нормальный и люблю детей, но они мешают, — однако по праву старого друга спрашиваю: как ты мог допустить это, где ты был?

— Анечка, садись. — Она села рядом. — Мы были вдвоем в маминой спальне, — вызывающе отрезал Саша, но своим эпатажем тетку нимало не смутил.

— В твои годы это нормально. — Женщина скользнула злым взглядом по лицу Анны. — Но как же ты ничего не слышал?.. Ты ведь ничего не слышал?

— Только мужские голоса, слов не разобрал.

— Но Александр Андреевич должен был закричать на весь белый свет.

— Во-первых, у нас играла музыка, а самое главное: задета сонная артерия, он крикнуть не успел.

— Может быть. — Софья Юрьевна кивнула. — Но почему дело не передали в КГБ?

— КГБ — ку-ку!

— Ну, куда там… я теперешние органы путаю.

— Шпионаж здесь ни при чем.

— А что при чем? Ко мне заявляется какой-то тупой чин: что я делала в десять часов вечера? Натурально, работала.

— Я сказал Сергею Прокофьевичу — ну, следователю, — кто в последнее время приходил к дедушке, назвал вас.

— Правильно сделал. — Софья Юрьевна помолчала. — Мы ж в последний раз в четверг виделись, да? Вы тут вдвоем на крыльце сидели.

— Ну. Я так ему и сказал, что вы с дедой о будущей книге разговаривали.

— Вы с крыльца так и не вставали, не разлучались?

— В каком смысле? Когда?

— Когда мы у калитки прощались с Александром Андреевичем.

— Нет, — вставила Анна удивленно. — Дедушка же сразу вернулся.

Саша уставился на великаншу.

— В чем дело, Софья Юрьевна?

— Так… мистика во тьме, — усмешка ученой дамы вышла испуганной. — Это не важно. Но скажи: ты можешь представить меня воровкой, похищающей жемчуг?

— На это у меня не хватает воображения.

— Не думай, что меня так уж сокрушает твоя ирония.

— Откуда вы узнали про жемчуг? Вы видели его на маме?

Пауза-заминка.

— Ну… видела.