Смерть смотрит из сада

Светило предзакатное солнце, я помню, как пели птицы и плясали в золотом воздухе разноцветные мотыльки… «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить, все равно тебе водить!» Саша встал к стенке дома, по-честному закрыл глаза руками и принялся считать, Полина и Рюмочка спрятались, но кто-то нашел невесту раньше. Разговор. Мужской голос… что-то вроде: «Это мой сын!» (месяц — сын луны). Голос угрожающий, дети почувствовали угрозу, но восприняли ее, должно быть, как увлекательный элемент игры. Голос негромкий — я, например, в соседнем саду ничего не слышал, правда, и не прислушивался, был занят другим (в экстремальные моменты я всегда занят другим!). Однако крик услышал бы; все — и я в том числе — услышали вопль отца. Почему она не закричала? Почему не позвал на помощь старик? Не подал голоса несчастный Саша? Все трое умерли безмолвно, как жертвы добровольные, «ритуально» уйдя из мира страстного в мир иной, оставив нам загадку уникальную.

Уникальную, я уверен, и кража драгоценностей — обстоятельство сопутствующее… хотя бы потому, что — будь драгоценности целью — преступник не стал бы выжидать годы; и в версию «кража» не укладывается смерть Полины. Что послужило толчком к нынешнему беснованию? Ведь тринадцать лет назад преступление на редкость удалось, все свалили на детские шалости, и безвинные дети заплатили беспощадную цену».

Иван Павлович тихонько прошел в дом (Анна шевельнулась, но, кажется, спит), поднялся в кабинет (в восточном окне уже вовсю полыхал восход пурпуром, бирюзой и лазурью), принялся искать на стеллажах темно-красный том… куда запропастился?.. Да черт с ним, с Фрейдом! И так понятно: в глубинах души по детским смутным воспоминаниям Саша ощущал, что причина трагедии (и собственной трагической судьбы) — в столкновении родителей. Сын переживал, если можно так выразиться, «идею отца» — убийцы, переживал в снах, а тот опередил его в действительности.

Какая все-таки неотразимая бездна — человеческая душа. Перед мысленным взором его, как на сцене, возникли лица, одно за другим. Учитель. Журналист. Киношник. Ученая ядерщица. Еще были там, на пиру, родители Анны. А математик ждал женщину.

Полина сама косила лужайку, оставляя папоротник возле кустов; он помнил эти папоротники… на одном из которых расцвел вдруг «аленький цветочек». И тут вышел «месяц из тумана…» Кстати, о косце: а что, если… у Ивана Павловича захватило дух!.. что, если наш блаженный Тимоша (на редкость мощный мужик) в свое время изнасиловал девушку? Признать такое отцовство Вышеславским было невозможно, а она пережила стресс, который прошел только через семь лет. Да, но разве реально провернуть три безукоризненных убийства клиническому сумасшедшему? Или отец и убийца все-таки разные лица?

Ладно, дурачком займется следователь… сверит отпечатки и установит наконец, чей палец (еще один «указующий перст»!) оставлен на бумагах покойного академика.

«Прямо напротив, поверх зелени сада, его окно. Шторы раздвинуты, кажется, они и не задергивались с того момента, как Вышеславский стоял там в последний раз и глядел в сад. Его последний закат отражался в стеклах, и в блеске и игре лучей мне померещилось вдруг, будто старик что-то произнес, будто шевельнулись бескровные лиловатые губы. По телефону он засмеялся и сказал: «Когда я размышляю, то иногда забываюсь (небольшая пауза). Но не советую считать меня полоумным!» Что его внезапно рассердило, взволновало — нервный день поминовения, странное явление ребенка из прошлого, обычная старческая раздражительность… или осенила разгадка? Уже не узнать. Эх, если б я не занавесил окно плотными портьерами, в какой-то вечерний миг можно было проследить убийство. Да ну, при свидетеле преступник не рискнул бы. И потом — математик усмехнулся — в работе я и сам, случается, забываюсь.

Оставим «если бы да кабы», необходим анализ точный и объективный. На чем я остановился перед Фрейдом?.. Что послужило толчком к нынешнему беснованию? Тринадцать лет выродок не подавал о себе знака, как вдруг Померанцеву на волне (на пене) жалкого либерализма вздумалось написать книгу об ученом-гении. Кроме самого академика и его внука, о замысле, вполне вероятно, узнает бывший жених (он покаялся, но все ли поведал о телефонных разговорах с Вышеславским?). И Кривошеина в курсе. Саша: «Софья Юрьевна, вы все еще переживаете, что о дедушке книга выйдет?» — очень любопытная реплика. С этой пары и начнем, благо они тут, под рукой».

Он услышал шаги внизу: Анна встала, наверное, одевается. Помедлив из приличия минут пять, Иван Павлович спустился и вышел на крыльцо. «И, статная, скажет: «Здравствуй, князь».

Она сказала:

— Меня ночью какой-то кошмар душил.

— Поведай.

— А, не хочу вспоминать.

— Ты отдала ключи от московской квартиры Сергею Прокофьевичу?

— Отдала, — отвечала она равнодушно. Он всмотрелся в свежее прелестное лицо.

— Анна, как ты себя чувствуешь?

— Нормально. Дураки! — Она усмехнулась. — Будут делать у меня обыск.

— Ожерелье при тебе?

— Ага.

— Вот скажи: все было действительно так, как вы с Сашей мне рассказывали?

— Что?