Смерть Сталина. При чем здесь Брежнев?

Возразят, написали «сок», а имели в виду вино «Маджари», которое Сталин соком называл. Вроде логично, круг замкнулся. Однако, минуточку, а что в первоисточнике? А первоисточником мы по праву называли версию А. Рыбина, поскольку не Лозгачев, а Рыбин проводил тот «знаменитый» семинар. Так ведь выше об этом мы уже сказали: «Гостям подавали только виноградный сок, приготовленный Матреной Бутусовой». Вот она, нестыковка! Оказывается на кухне Ближней дачи было, по крайней мере, два вида виноградного сока: молодое вино «Маджари», которое Сталин, ну а за ним вся дворовая челядь и охрана в том числе, называли «соком», и собственно абсолютно безалкогольный, свежий виноградный сок, который подавальщица Матрена Бутузова по какой-то своей технологии готовила из винограда, тут же на кухне. Так что получается, что правы оба, и Рыбин и Лозгачев, в этой мини-истории с виноградным соком. Разница лишь в том, что Лозгачев несколько перепутал эти «соки» и немудрено, поскольку прошло уже минимум 15 лет с той поры, когда ему на «семинаре» А. Рыбина «втолмачивали», что есть виноградный сок, а что вино «Маджари». А вот Рыбин ничего перепутать не мог, ибо первоисточник у него всегда был под рукой, поскольку тем «толмачом» он и был.

Каков из всего этого следует вывод? А вывод совершенно ожидаемый, вечерняя «беседа», а вернее, серьезнейшее совещание у Сталина на Ближней даче, проходило в атмосфере абсолютной трезвости. Ни грамма алкоголя, никакого «Маджари» на столе не было, поскольку обсуждаемый вопрос, похоже, к веселью не располагал. Стопка «Телиани», разбавленная кипяченой водой, на весь вечер — вот и вся выпивка.

Кстати, в своих воспоминаниях, которые П. Лозгачев оставил В. Жухраю, он говорит тоже именно о соке: «Мы подали на стол только один виноградный сок. Что касается фруктов, то они всегда находились в вазах на столе» [48].

Однако, усомнится въедливый читатель, тут снова нестыковка. Если составители легенды знали истинную картину происшедшего и хотели скрыть, что на даче происходило обсуждение серьезных вопросов, они наоборот вусмерть «напоили» бы участников «тайной вечери», не так ли? С одной стороны, замечание в точку, но, с другой, с пьяным Сталиным мог случиться сердечный приступ, или нарушение мозгового кровообращения по вполне естественной причине — перепил вождь, не рассчитал и понадеялся на свое уже весьма не крепкое здоровье. И вся задумка рушится. Его ведь по легенде должны отравить, вот и пришлось авторам легенды оставить все так, как оно и было на самом деле — Сталин был абсолютно трезв, как и его гости. Однако продолжим цитирование «легенды Лозгачева» в изложении А. Рыбина:

«На следующий день было воскресенье. В десять часов мы, как обычно, уже все были на кухне, начинали дела на сегодняшний день планировать.

В 10 часов в его комнатах — нет движения (так у нас говорилось, когда он спал). Но вот пробило 11 — нет, и в 12 — тоже нет. Это уже было странно.

Обычно вставал он в 11–12, иногда даже в 10 часов он уже не спит.

Но уже час дня — нет движения. И в два — нет движения в комнатах. Ну, начинаем волноваться. В три, в четыре часа — нет движения. Телефоны, может, и звонили к нему, но когда он спит, обычно их переключают на другие комнаты. Мы сидим со Старостиным, и Старостин говорит: «Что-то недоброе, что делать будем?». Действительно, что делать — идти к нему? Но он строго-настрого приказал: если нет движения, в его комнаты не входить. Иначе строго накажет. И вот сидим мы в своем служебном доме, дом соединен коридором метров в 25 с его комнатами, туда ведет дверь отдельная, уже шесть часов, а мы не знаем, что делать. Вдруг звонит часовой с улицы:

«Вижу, зажегся свет в малой столовой». Ну, думаем, слава Богу, все в порядке. Мы уже все на своих местах, все начеку, бегаем, и… опять ничего! В восемь — ничего нет. Мы не знаем, что делать, в девять — нету движения, в десять — нету. Я говорю Старостину:

«Иди ты, ты — начальник охраны, ты должен забеспокоиться». Он: «Я боюсь». Я: «Ты боишься, а я герой, что ли, идти к нему?» В это время почту привозят — пакет из ЦК. А почту передаем ему обычно мы. Точнее — я, почта моя обязанность. Ну что ж, говорю, я пойду, в случае чего, вы уж меня, ребята, не забывайте».