Смерть Сталина

Однако одновременно было арестовано двести тысяч человек, не считая депортированных из западных областей Белоруссии и Украины после раздела Польши осенью 1939 года. Права Особого совещания при НКВД СССР, которое выносило внесудебные приговоры в тех случаях, когда не было никаких доказательств, по настоянию Берии были расширены.

И знаменитое указание Сталина разрешить пытать и избивать арестованных появилось в письменном виде не при Ежове, а при Берии.

Речь идет о шифротелеграмме секретарям обкомов, крайкомов, ЦК компартий нацреспублик от 10 января 1939 года, подписанной Сталиным:

«ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК… ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод».

Евгений Александрович Гнедин, бывший заведующий отделом печати НКИД, арестованный в мае 1939 года, прошел через лагеря, выжил и оставил воспоминания. Он описал, как его привели к начальнику следственной части НКВД Богдану Захаровичу Кобулову:

«Передо мной за солидным письменным столом восседал тучный брюнет в мундире комиссара первого ранга — крупная голова, полное лицо человека, любящего поесть и выпить, глаза навыкате, большие волосатые руки…

Кобулов заканчивал разговор по телефону. Заключительная реплика звучала примерно так:

— Уже сидит и пишет, да-да, пишет, а то как же!

Кобулов весело и самодовольно хохотал, речь шла, очевидно, о недавно арестованном человеке, дававшем показания.

Обернувшись ко мне, Кобулов придал лицу угрожающее выражение. Не отводя глаз, он стал набивать трубку табаком из высокой фирменной коробки «Принц Альберт». Я сам курил трубку и очень ценил этот превосходный американский табак, который в Москве нельзя было достать… Грозным тоном Кобулов заявил мне, что я разоблачен и вскоре буду расстрелян… Он потребовал, чтобы я рассказал ему о моих «связях с врагами народа».

Поскольку Гнедин не желал раскаиваться, то утром, часа через четыре после окончания первого ночного допроса, его снова вызвали:

«Через площадку парадной лестницы, через приемную и обширный секретариат меня провели в кабинет кандидата в члены политбюро, наркома внутренних дел Л.П. Берии.

Пол в кабинете был устлан ковром, что мне вскоре пришлось проверить на ощупь. На длинном столе для заседаний стояла ваза с апельсинами. Много позднее мне рассказали истории о том, как Берия угощал апельсинами тех, кем он был доволен. Мне не довелось отведать этих апельсинов.

В глубине комнаты находился письменный стол, за которым уже сидел Берия и беседовал с расположившимся против него Кобуловым. Меня поместили на стул рядом с Кобуловым, а слева, рядом со мной, — чего я сначала в волнении не заметил — уселся какой-то лейтенант…

Кобулов официальным тоном доложил:

— Товарищ народный комиссар, подследственный Гнедин на первом допросе вел себя дерзко, но он признал свои связи с врагами народа.

Я прервал Кобулова, сказав, что я не признавал никаких связей с врагами народа… Добавил, что преступником себя не признаю.

Кобулов со всей силой ударил меня кулаком в скулу, я качнулся влево и получил от сидевшего рядом лейтенанта удар в левую скулу. Удары следовали быстро один за другим. Кобулов и его помощник довольно долго обрабатывали мою голову — так боксеры работают с подвешенным кожаным мячом. Берия сидел напротив и со спокойным любопытством наблюдал, ожидая, когда знакомый ему эксперимент даст должные результаты…

Убедившись, что у меня «замедленная реакция» на примененные ко мне «возбудители», Берия поднялся с места и приказал мне лечь на пол. Уже плохо понимая, что со мной происходит, я опустился на пол… Я лег на спину.

— Не так! — сказал нетерпеливо кандидат в члены политбюро Л.П. Берия.

Я лег ногами к письменному столу наркома.

— Не так, — повторил Берия.

Я лег головой к столу. Моя непонятливость раздражала, а может быть, и смутила Берию. Он приказал своим подручным меня перевернуть и вообще подготовить для следующего номера задуманной программы. Когда палачи (их уже было несколько) принялись за дело, Берия сказал:

— Следов не оставляйте!..

Они избивали меня дубинками по обнаженному телу. Мне почему-то казалось, что дубинки резиновые, во всяком случае, когда меня били по пяткам, что было особенно болезненно, я повторял про себя, может быть, чтобы сохранить ясность мыслей: «Меня бьют резиновыми дубинками по пяткам». Я кричал, — и не только от боли, но наивно предполагая, что мои громкие вопли в кабинете наркома, близ приемной, могут побудить палачей сократить операцию. Но они остановились, только когда устали».

То же самое происходило по всей стране.

Писатель Кирилл Анатольевич Столяров цитирует в своей книге о министре госбезопасности Абакумове рапорт заместителя начальника райотдела НКВД в Гаграх В.Н. Васильева (начальником отдела был будущий министр госбезопасности Грузии генерал-лейтенант Николай Максимович Рухадзе):