Смерть в чужой стране

Статейка была небольшая, ее легко было не заметить, всего шесть-семь строк. Тело капитана Терри Питерс, педиатра армии США, было найдено во второй половине дня в субботу в ее квартире на Дуе-Вилле, в провинции Виченцы. Доктор Питерс, которая работала в армейской больнице в Казерме-Едерле, была найдена ее другом, который зашел узнать, почему она не появилась утром на работе. Рядом с телом был обнаружен использованный шприц, а также выявлены признаки использования еще одной дозы наркотика и употребления алкоголя. Карабинеры и американская военная полиция занимаются расследованием.

Он прочел статью еще раз, потом еще. Просмотрел свою газету, но в «Иль Манифесто» никаких сообщений об этом не было.

— Это возможно, Гвидо?

Он покачал головой. Нет, передозировка — это невозможно, но она мертва, газета свидетельствует об этом.

— Что ты будешь делать?

Он устремил взгляд на колокольню Сан-Поло, самой близкой к ним церкви. Никаких мыслей у него не было. Патта скажет, что происшествие не имеет отношения к делу, а если и имеет, то это либо несчастный случай, либо, в худшем случае, самоубийство. Поскольку только Брунетти знал, что она уничтожила открытку из Каира, и только он видел ее реакцию на труп возлюбленного, окажется, что никакой связи между ними не было, а были отношения двух коллег, что, разумеется, не повод к самоубийству. Наркотики и алкоголь, женщина, живущая в одиночестве, — вполне достаточно, чтобы предсказать, как отнесется к этому пресса — если… если только такой же сигнал, какой поступил к Патте — в этом Брунетти не сомневался, — не поступит в редакции. В таком случае эта история умрет мгновенно, как это бывало уже не раз. Как умерла доктор Питерс.

— Не знаю, — сказал он, отвечая наконец на вопрос Паолы. — Патта приказал мне не вмешиваться, запретил ездить в Виченцу.

— Но ведь ее смерть все меняет.

— Не для Патты. Это передозировка. Карабинеры и американская военная полиция займутся этим. Сделают вскрытие, а потом отошлют тело в Америку.

— Как и то, первое, — сказала Паола, прочтя его мысли. — Зачем было убивать их обоих?

Брунетти покачал головой:

— Понятия не имею. — Но он знал. Ее заставляли молчать. Ее небрежное замечание о том, что ее не интересуют наркотики, не было ложью: сама мысль о передозировке нелепа. Ее убили из-за того, что она знала о Фостере, из-за того, что заставило ее отшатнуться и броситься в другой конец комнаты, подальше от тела возлюбленного. Убийство с применением наркотика. Интересно, не было ли это предупреждением ему самому, подумал он, но отмахнулся от такой мысли как от тщеславной. Кто бы ни убил ее, этот человек слишком спешил, чтобы успеть организовать несчастный случай, второе убийство было бы слишком подозрительным, а самоубийство — необъяснимым и, стало быть, вызвало бы вопросы. Значит, случайная передозировка — прекрасный выход. Сама виновата, больше никто. Значит, еще один тупик. А Брунетти даже не знает, она ли это звонила и сказала: «Баста».

Паола подошла к нему и положила руку на плечо:

— Мне жаль, Гвидо. Так жаль ее.

— Ей было не больше тридцати, — сказал он. — Все эти годы в училище, вся эта работа. — Ему показалось, что ее смерть была бы не такой несправедливой, если бы при жизни она больше развлекалась. — Надеюсь, ее семья не поверит.

Паола опять прочла его мысли.

— Если полиция и армия что-то говорят тебе, лучше в это поверить. И я уверена, что все выглядело очень естественно, очень убедительно.

— Бедняги, — сказал он.

— А ты не мог бы… — Она осеклась, вспомнив, что Патта велел ему не вмешиваться.

— Если смогу. Плохо уже и то, что она умерла. Не нужно им верить в это.

— То, что ее убили, не лучше, — сказала Паола.

— По крайней мере, она не сама это сделала.

Они стояли оба под осенним солнцем, думая о том, что значит быть родителями, и о том, что хотят знать родители о детях и что они должны знать. Он понятия не имел, как лучше, как хуже. По крайней мере, если ты знаешь, что твой ребенок был убит, в твоей жизни появляется мрачная надежда на отмщение тому, кто это сделал, хотя вряд ли это утешение.

— Мне следовало позвонить ей.

— Гвидо, — сказала она, и голос ее прозвучал твердо. — Не надо. Потому что тогда тебе пришлось бы читать чужие мысли. А ты этого не умеешь. Так что не надо думать об этом. — Он удивился, потому что в голосе ее звучал настоящий гнев.

Он обнял ее за талию и привлек к себе. Так они стояли, ничего не говоря, пока колокола на Сан-Марко не пробили десять.

— Что ты собираешься делать? Поедешь в Виченцу?

— Нет, пока не поеду. Я подожду.

— Что ты этим хочешь сказать?

— О чем бы они оба ни знали, они узнали это там, где работали. Это нить, которая их связывала. Должны быть другие люди, которые знают, либо подозревают, либо имеют доступ к тому, что они узнали. Так что я подожду.

— Гвидо, теперь ты хочешь, чтобы другие люди читали чужие мысли. Как они угадают, что нужно прийти к тебе?