Смерть в Голливуде

— Так приличнее и проще. Не надо ничего объяснять, лгать лишнего. Никаких сцен. Я ненавижу сиены. — Казалось, ее не столько интересовал Эллери, сколько обстановка, в которой он живет. — Дом одинокого мужчины. Удивительно!

— Зачем вы снова явились?

— Не знаю. Просто захотела. — Она засмеялась. — А вы не более гостеприимны, чем в прошлый раз. Я, конечно, не отличаюсь особой сообразительностью, но даже мне начинает казаться, что мое присутствие вам неприятно.

Он ответил ей довольно грубым тоном:

— С чего вы это взяли?

— С первого же момента нашего знакомства.

— Делия, что вы такое говорите? Вы же прекрасно знаете, что каждый мужчина при знакомстве с вами буквально встает на дыбы, как племенной жеребец…

— А какова теперь ваша позиция? — опять рассмеялась она. — Вы больше не встаете на дыбы?

— Делия, на этот вопрос я предпочел бы ответить не здесь. А в гостиной.

Она резко вскинула голову.

— Вы вообще не обязаны отвечать на мои вопросы… — она встала и медленно проследовала мимо него вон из спальни, закончив на ходу: — Ни в гостиной, ни где-либо еще…

Когда же он с грохотом захлопнул за ней дверь в спальню, она сказала почти с тоскою:

— Я действительно настолько вам неприятна?

— Приятна. Даже слишком приятна, Делия. Именно поэтому вы не должны приходить сюда.

— Но почему же… Ведь если то, что вы сказали только что…

— Мало ли что я сказал.

Она кивнула, явно не совсем понимая смысл его слов. Затем прошла прямо к его столу, даже не бросив взгляда в большое зеркало по дороге, и взяла одну из трубок Эллери. Медленно выбила ее. Он впился глазами в ее пальцы, в розовую кожу, просвечивающую под нейлоновыми перчатками.

Эллери сделал крохотный шаг вперед, почти против своей воли:

— Делия…

— Вы были когда-нибудь одиноки? — едва слышно прошептала она. — Я ежедневно чувствую, что во мне умирает что-то… и причина — в полнейшем одиночестве. Никто из тех, кто говорит со мной, в действительности ко мне не обращается. Как бы не видят и не слышат меня. Пустые, ничего не значащие слова. Все слушают только самих себя. Женщины ненавидят меня, а мужчины… Ну, эти хотя бы в таких случаях замечают меня, говорят со мной… — Она резко обернулась, слезы стояли в ее глазах. — Неужели я так глупа? Почему вы тоже не хотите говорить со мной? Я глупа?

Ему пришлось приложить почти нечеловеческое усилие, чтобы… Каждое следующее мгновение требовало все больших и больших усилий. Но он процедил сквозь сжатые зубы, с трудом сохраняя бесстрастный тон:

— Делия. Идите домой.

— Но почему?!

— Именно потому, что вы так одиноки. Потому, что ваш муж — наполовину вам не муж, на худшую половину… Потому что я не подлец, Делия, а вы — не гулящая девка. Вот почему. Потому что если вы задержитесь здесь хотя бы еще на секунду… я могу забыть все свои «потому»!

Она наотмашь ударила его по лицу. Голова Эллери беспомощно запрокинулась, и он почувствовал, как его плечи впечатались в стену.

Секунду спустя сознание вернулось к нему. Она уже стояла в дверях.

— Простите, — сказала она, бледная как смерть. — Вы круглый дурак, но — простите меня. Я сожалею, что пришла сюда. И больше никогда не повторю своей ошибки.

Эллери долго смотрел, как она спускалась с холма, и очертания ее фигуры постепенно таяли в тумане.

В эту ночь он опустошил основную часть своего запаса спиртного, сидя перед окном и до крови кусая губы. Туман все сгущался, и скоро перед окном повисла сплошная пелена. Наступил хаос. Полнейший белый хаос.

Но он был полон сознания какой-то высокой чистоты, душевной силы и странного благородства, граничащего со страданием.

ГЛАВА IX

Двадцать девятое июня оказалось для Лос-Анджелеса днем особым. Была обнародована очередная сводка погоды и все газеты охватила лихорадка восторга — этот день оказался самым жарким двадцать девятым июня за последние сорок три года! Да-а… повод для ликования немалый.

Но Эллери, с трудом передвигавший ноги по Голливуд-Бульвар в пушистом вязаном свитере, газет не читал и не знал, какое испепеляющее солнце висит у него над головой. Дело в том, что голова его в данный момент существовала совсем в другом измерении. В том, где мир вращается вокруг иного центра, а именно — загадки Хилла — Приама. И в этой его личной вселенной царил пока еще предвечный мрак и холод, расстилались невиданные ландшафты, среди которых его стремительная мысль преследовала неведомых зверей — химер его собственного сознания. И в этом измерении ощущение температуры заменялось чувством удовлетворения-неудовлетворения результатами подобной охоты.

Только что звонил Китс, готовый дать отчет о своих изысканиях по поводу прошлого Хилла и Приама. Это оказалось весьма кстати.

Эллери свернул к Уилкоксу, как раз около почтамта.

Нельзя же бесконечно вариться в соку собственных догадок, отдаваться переменному ветру предположений! Нужны факты. Наступает момент, когда необходимо найти надежный компас фактов. Или сесть на мель безумия.

Этот момент уже наступил.

Эллери встретил взлохмаченного Китса, с галстуком, съехавшим набок и с изжеванной в лохмотья сигаретой в зубах.