Смерть в губернском театре

Выполнив скорбный долг по отправке тела погибшей, сыщики в сопровождении Прянишникова проследовали в ресторан, где уже несколько часов томилась труппа. Располагался он на втором этаже номеров, нося гордое и непривычное для уха Черкасова название – «табльдот». Константин с порога осмотрел помещение и людей. Ресторан обставлен был со всей возможной для провинции роскошью, что называется – на европейский манер. В зале с левой и правой стороны стояли столики на 3-4 персоны, а в центре находился банкетный стол на 12 персон. У южной стены стоял большой черный буфет с часами. В нем выставлялись различные горячительные напитки: коньяки, шампанское, бордосские вина, ликёры, мадера, русская водка разных производителей. Перед буфетом находился небольшой прилавок, на котором размещались закуски и вазы с фруктами. Посреди зала висела огромная черная люстра, также помещение освещали небольшие светильники вдоль стен. Паркет блестел так, что на мгновение Константину померещилось собственное отражение.

Труппа разместилась здесь, разбившись на маленькие группы. Первым делом бросились в глаза, конечно же, Павел и Бетси – учитель накинул на плечи заплаканной актрисы свое пальто и ободряюще держал ее за руку. Увидев вошедшего друга, Руднев лишь кивнул, понимая – коллежскому регистратору сейчас не до него.

Чуть в стороне сидели две женщины, постарше и помоложе. Первой была, несомненно, Аграфена Игоревна, приготовившая чай. Имени ее спутницы Константин не знал, но предположил, что это та самая «Маша», девушка из эпизодической роли.

Еще одну пару составили двое молодых людей, настороженно поглядывающих на сыщиков. Один из них, чернявый парень с острыми чертами лица, даже попытался встать, но его светловолосый спутник дернул его за руку и заставил сесть на место.

Отдельно ото всех на разных концах обеденного зала сидели режиссер и Григорий Никифорович. Хрупкий Осип Эдмундович, казалось, дремал, уронив голову на грудь, и не обратил внимания на вошедших. Ужасно поющий актер, наоборот, всем своим видом демонстрировал, насколько его утомляет необходимость ждать. Он развернул стул так, чтобы удобнее закинуть ногу на ногу, надменно надул и без того пухлое лицо, а пальцы его правой руки нетерпеливо постукивали по столешнице.

– Господа, прошу внимания! – громко обратился к труппе Прянишников. – Все здесь присутствующие являются свидетелями трагической гибели нашей соратницы, Татьяны Георгиевны Родионовой. Наш долг перед ней – рассказать полиции все, что мы видели в этот вечер, без утайки. Поэтому прошу вас быть откровенными и помощь господам из полиции.

С этими словами он отошел в сторону и занял место рядом со встрепенувшимся Осипом Эдмундовичем. Шалыгин обвел присутствующих мрачным взглядом, затем обернулся к ним спиной и поманил к себе Гороховского и Черкасова.

– Значится, так. Я по-прежнему уверен, что девка наложила на себя руки. Но работа есть работа. Поэтому собираем имена, род занятий и место жительства, быстренько опрашиваем – и отправляем восвояси. Я займусь хозяином, еврейчиком и наглым типусом за отдельным столом. Черкасов, ты у нас нежный и обходительный, так что опрашиваешь дам. Гороховский – оставшихся актеришек и учителя. Приступайте!

Константин вздохнул и направился выполнять указание. Увидев приближающегося друга, Руднев начал подниматься из-за стола, но Черкасов лишь стрельнул глазами в сторону квартального. Вместо этого он обратился к Бетси:

– Сударыня, уделите мне несколько минут…

Глава четвертая «Один из них врет»

В своей скаредности, пристав Богородицкий не считал нужным пускать по назначения средства, выделяемые по штату на письмоводителя. Аргументировал он это просто: зачем разбрасываться деньгами, когда у него есть в подчинении Черкасов? Коллежский регистратор обучен грамоте поболее всех обитателей полицейской части вместе взятых, в письме прилежен и аккуратен, а главное – лишних денег не просит.

Несла эта неправедная экономия для Константина как горести, так и небольшие радости. К первым относилась, безусловно, необходимость засиживаться допоздна и писать-писать-писать ненавистные бумажки. Комкать те, что запачканы чернилами, швырять в корзину – и снова писать. Щуриться в тщетных попытках разобрать неряшливый почерк Шалыгина (а когда у того с похмелья руки тряслись – и подавно!) или безграмотные каракули какого-нибудь будочника – и опять писать, чисто и разборчиво. Единственным светлым пятном в этой беспросветной трясине бумажной волокиты было то, что ни один документ I-ой полицейской части (за редким исключением) мимо коллежского регистратора не проходил. Поэтому к утру понедельника, когда закончились опросы труппы, друзей и знакомых Татьяны Георгиевны, а сам Черкасов перевел их в сухой и строгий язык официальных донесений, именно ему открывалась наиболее полная картина следствия по убийству актрисы.