Смерть в Киеве

— Ежели он у тебя, — засмеялся Юрий, — то лгуны мы с тобой, а не лекарь. Получается, знал человек, зачем забивается в такую даль. Хвалю, лекарь. Ибо наполовину правда — уже правда. Прости моему сыну его несдержанность, горячий нрав имеет. Соединил в себе гордость Мономаха и половецкий огонь. Эй, там, вынесите-ка отсюда лук князя Андрея! Теперь тут ничто не должно напоминать о словах, молвленных в запале и гневе. Ты же, лекарь, выбирай: будем сидеть здесь, ожидая, пока приведут сюда беглого монашка киевского для расспросов твоих, или же поедешь со мною, как согласился вчера, к князю Ивану, а монашка тем временем доставят туда, а может хочешь прямо в Суздаль, то поезжай, а я в скором времени тоже там буду.

— Делай как знаешь, — ответил Дулеб, — единственное хотел бы: расспрашивать монашка при тебе.

— Это мой человек, я никому не отдам его! — топнул ногой князь Андрей.

Юрий взглянул на сына прищуренным глазом:

— Поучись у брата своего Ростислава княжескому достоинству. Знаешь монашка своего два месяца, а ставишь за него свою честь.

— Ты знаешь лекаря день лишь единственный, а хочешь поставить выше своих сыновей и выше самого себя, — вскипел Андрей.

— Не его хочу поставить, — правду. Она и без того стоит над нами, что бы мы ни чинили. Высший суд нашим деяниям и мыслям, сыне. Если твой монашек в самом деле убийца…

— Не убийца он! Такой не может стать убийцей!

— Откуда ведомо тебе?

— Книжный человек вельми.

— А разве за книги не убивали людей?

— Убивали, да не те, кто писал книги. Это люди смиренные и мирные. Они ближе всех к богу. Лишь благодаря им, написавшим книги, люду стали известны многие истины. Так назовешь ли злодеем того, кто пишет книги? Такие люди не могут убивать. Слова не убивают, только меч.

— Справедливо, брат, — добавил Ростислав с вершины своей покровительственной насмешливости, — в отношении меча справедливо молвил, ибо князю лучше дружину с мечом иметь, чем монахов с писалами. Даже хороший повар дороже книгописца.

— Доставим этого монашка сюда и спросим его тут, лекарь, — решил Юрий. — Пошли, князь Андрей, гонца, пусть приведет сюда твоего книгописца.

— И будем изнывать в этой грязи? — брезгливо поморщился Ростислав.

— Тебя не задерживаем. Поезжай в Суздаль, готовь дружину к походу. Как ударят морозы, так и с богом! А нам надобно здесь.

— Не дам своего монашка, — твердо повторил князь Андрей. — Ты, княже Юрий, не ценишь таких людей, знаю. А зря. Потомкам не будет дела ни до твоих дум, ни до намерений высоких. Будут знать о тебе по тому, что останется. А что останется? Написанное. Испокон веков так ведется.

— Дела останутся, забыл ты, сын.

— Дела исчезнут и быльем зарастут. Всемирный потоп не смыл с лица земли книг. Человечество может вымереть, книги переживут. Написанное останется. Вот ты сидишь в сей земле пятьдесят лет, сколько городов поставил, скольких людей пригрел, сколько добра сделал. А приезжает человек из Киева, и человек не темный, ученый, лекарь, и что? Не ведает ни о каких твоих добрых и славных делах, а называет тебя убийцей. Был бы возле тебя верный летописец, он бы проследил каждый твой малейший поступок, и ты поставил бы сего лекаря перед пергаменом, пусть бы почитал.

— Дел не так много у князя, чтобы он сам их не способен был записать. Учил я всех вас, сыны мои, не родились вы лишь князьями, родились для великих трудов, и уж ежели ты князь, то будь им, во всем и до конца! Умей обращаться с мечом и с веслом, с конем и писалом. Иначе что же ты за князь! Вспомните деда вашего Мономаха. Вспомните Всеволода, Ярослава.

— Кто сам пишет о себе, лишь затемняет суть и свой образ. Постоянное писание отрывает тебя от забот о судьбе земли и люда. Одновременно нельзя пренебречь написанным, потому что оно способно сделать нас либо призраками, либо всемогущими.

— Вместо слов молвленных, а пуще того — писанных, достаточно хорошего намерения, — похлебывая пиво, спокойно заметил Юрий.

— Вот и получай за свои добрые намерения! Изяслав убил Игоря и тебя же обвинил в этом.

— Это не Изяслав, это я! — твердо промолвил Дулеб, о котором словно и забыли в разгар спора между отцом и сыном.

— Все едино, — отмахнулся от него Андрей, — они там в Киеве готовы отнять у нас все: и достоинство наше, и лучших людей наших, и богатства наши, и свободы, и самую жизнь нашу. Все мы умрем когда-нибудь, и никто не узнает о великих трудах наших в этой великой и часто неласковой к человеку земле. Так почему бы я должен был не пригреть такого умелого человека в писании, как монашек Силька?! И не поверю никогда, что он мог учинить злодеяние. И не отдам никому. Уже назвал его своим приближенным летописцем.