Домработница Ортанз приходила только на час утром и на два часа после обеда. Весь день она прислуживала в бакалейном магазине на улице Вивьен рядом с Почтой. Это была личность, заслуживавшая доверия… У нас она подрабатывала… Ей не повезло, она вынуждена была выкручиваться после того, как ее муж потерял все, попытавшись заработать на водопроводе. А еще у нее были двое мальчишек и тетка в придачу… Просвета не было… Она рассказывала все моей матери, распластанной на кровати. Однажды утром мы с отцом спустили маму вниз. Устроили на стуле. Требовалась осторожность, чтобы не стукнуть ее о ступени и не уронить. Ее посадили, подперев подушками, в углу лавки… чтобы она могла отвечать покупателям… Это было тяжело… Нужно было еще постоянно прикладывать… «целебные» компрессы.
Хоть Ортанз и вкалывала, как буйвол, на полную катушку, она все же оставалась привлекательной, в ней было что-то пикантное… Она сама все время повторяла, что ни в чем себе не отказывает, особенно в питании, но со сном было хуже! у нее не оставалось на это времени… Ее поддерживали еда и кофе с молоком… Она вливала в себя по меньшей мере по десять чашек за день… У торговца фруктами она жрала за четверых. Эта штучка Ортанз смешила своими сплетнями даже мою больную мать, лежащую на кровати. Моего отца ужасно злило, когда он заставал меня с ней в комнате… Он боялся, что я ее трахну… Я по привычке дрочил на нее, но только совсем без азарта, совсем не так, как в Англии… Я уже не чувствовал того исступления, в этом было даже что-то пресное, было слишком много несчастий, чтобы чувствовать особый подъем… Приплыли! Черт побери! Это даже перестало быть занятным!.. Находиться в таком положении и еще тащить на себе семью – это ужасно… Башка у меня была забита заботами… Теперь найти место стало куда сложнее, чем перед отъездом. Стоило мне увидеть свою скорбящую мать, как я сразу же отправлялся на охоту по адресам!.. Я прочесал все Бульвары, котлован Сантье, границы Биржи… К концу августа этот угол и вправду был самым неприветливым из всех кварталов… Там было ужасно грязно и душно… Я обошел все этажи, экипированный воротничком, галстуком-бабочкой, в бронированном канотье… Я не пропустил ни одной таблички… туда и обратно… Джимми Блэкуэлл и Карстон, экспортеры… Порогофф, трансакционер… Токима для Каракаса и Конго… Эрито и Кюгельпрюн, заказы для всей Индии…
Снова я почувствовал себя собранным, бодрым и решительным. Я причесывался, бросался под арку. Прямо в подъезд. Звонил в одну дверь и сразу же во вторую… Иногда, если у них дела шли плохо, приходилось отвечать на вопросы… Они спрашивали меня, чего я хочу… что умею делать?.. На что я способен?.. Каковы мои условия?.. Я сникал в ту же секунду… что-то бормотал, пускал пузыри… лепетал жалкие отговорки и начинал пятиться… Меня внезапно охватывала паника… От этих инквизиторских рож меня бросало в дрожь… Я становился как будто чувствительнее… Нахальство полностью улетучивалось. Меня корчило, как от колик!.. все же я снова и снова пытался предложить себя… Я звонил еще раз в дверь напротив… там были те же жуткие рожи… И так раз двадцать перед завтраком… Я уже даже не приходил есть. У меня действительно было слишком много забот… Я совсем не был голоден! мне только ужасно хотелось пить… Я бы и вообще не возвращался. Я чувствовал, какие сцены меня ожидают. Моя мать со своими страданиями! Мой отец со своей механикой, вспышками гнева, бормотанием и безумными воплями… Жалкая перспектива!.. Я уже выслушал все их комплименты!.. Я сохранил на жопе все свое дерьмо!.. Я стоял на берегу Сены и ждал двух часов… Я смотрел, как купаются собаки… Я даже забыл про свою систему… И бродил наудачу! Избороздил весь левый берег… От угла улицы Бак я устремлялся по закоулкам… улица Жакоб, улица Турнон… Я попадал в почти заброшенные заведения… Прилавки с образцами галантереи для покойников… которые в провинции скрывают… Поставщики настолько жалких предметов, что просто невозможно описать… И все же я их очаровывал… Я попытался добиться экзамена у продавца облачения для священников… Я сделал все возможное… Продемонстрировал свое упорство оптовому продавцу риз… Я уже подумал, что они возьмут меня на фабрику канделябров… Я уже настроился… Я дошел до того, что нашел их замечательными… Но в последний момент все рушилось! В Сен-Сюльпис меня окончательно лишили надежды… Там тоже переживали кризис… Меня выпроваживали отовсюду…
Из-за хождения по асфальту все мои ноги были в язвах… Всюду я ненадолго разувался и быстро окунал их в раковину умывальника. Я научился разуваться в одну секунду… Так я познакомился с мальчиком из кафе, страдавшим от язв на ногах еще больше, чем я. Он прислуживал утром и вечером и даже позже, после полуночи, на огромной террасе во дворе Круа-Нивер, в немецкой пивной. Его ноги порой так болели, что он клал себе маленькие кусочки льда прямо в башмаки… Я сам попробовал так делать… Ненадолго это помогало, только после становилось еще хуже.
* * *