Смерть в «Ла Фениче»

— Он вас просто-напросто запугивает. И, как видишь, ему это удалось. Ни один суд, даже в Италии, не поверит на слово — а в этом письме одни голословные утверждения, ни одной ссылки на свидетеля и ни одного доказательства, — он наблюдал, как до нее постепенно доходят его слова. — Ведь нет ни одного доказательства, правда?

— Что ты называешь доказательством?

— Письма. Не знаю. Разговоры какие-нибудь.

— Нет, ничего такого нет. Я ни разу не писала ей, даже из Китая. А Флавии вообще некогда писать письма.

— А что ее друзья? Им что-нибудь известно?

— Я не знаю. По-моему, об этом обычно не очень-то любят говорить.

— В таком случае, думаю, вам не о чем беспокоиться.

Она попыталась улыбнуться, попыталась убедить себя, что он сумел оградить ее от горя, что ей ничего не грозит.

— Правда?

— Правда. — Он улыбнулся. — У меня полжизни ушло на общение с адвокатами. Так вот, этому типу надо только одно— напугать вас и держать в страхе.

— Тогда, — она издала смешок, перешедший в икоту, — ему это правда удалось, — и добавила на вдохе: — Ублюдок!

Тут Брунетти сообразил, что есть смысл заказать им обоим бренди. Официант выполнил заказ с молниеносной быстротой. Она взялась за стакан.

— Это было так ужасно…

Он сделал глоток и приготовился слушать дальше.

— Она наговорила чудовищных вещей.

— Бывает— со всеми нами.

— Со мной не бывает, — тут же отрезала она, и он подумал, что, наверное, так оно и есть, что для нее язык— инструмент, а не оружие.

— Она все забудет, Бретт. Такие люди отходчивые.

Та передернула плечами, отметая этот довод как несущественный. Уж сама-то она, разумеется, ничего не забудет.

— И что же ты теперь будешь делать? — спросил он с неподдельным участием: ему и правда хотелось это знать.

— Пойду домой. Посмотрю, там она или нет. Посмотрю, что будет дальше.

Тут только до него дошло, что он даже не поинтересовался, есть ли у Петрелли собственное жилье в городе, даже не попытался проанализировать ее поведение, как до, так и после смерти Веллауэра. Неужели ему настолько просто заморочить голову? Да чем он, собственно, отличается от прочих мужчин — покажи ему смазливенькое личико, подпусти слезу, изобрази ум и честность, и вот он уже отмел самую возможность того, что рядом с ним — убийца или любовница убийцы.

Ему сделалось страшно, с какой легкостью эта женщина его разоружила. Он вытащил из кармана горсть банкнот и бросил на стол.

— Да. Это хорошая мысль, — произнес он наконец и, оттолкнувшись от кресла, поднялся на ноги, И заметил, с какой тревогой она следила за этим его превращением из друга в чужака. Даже такого пустяка он не сумел скрыть. — Пошли, я провожу тебя до Санти-Джованни-э-Паоло.

На улице — оттого, что было темно, и оттого, что так привык, он взял ее под руку. Оба молчали. Он ощущал рядом с собой ее женственность, изгиб ее широких бедер, это так приятно — чуть прижимать ее к себе, пропуская встречных прохожих в узких улочках. Все это он отчетливо сознавал, провожая ее домой, к ее любовнице.

Они простились под статуей Коллеони[50] — просто сказали друг другу «До свиданья», и все.

Глава 23

Взволнованный только что услышанным, Брунетти шел по затихшему городу. Прежде ему казалось, что он кое-что смыслит в любви, кое-что узнал о ней благодаря Паоле. Неужели он настолько раб условностей, чтобы воспринимать любовь этой женщины— а это любовь, вне всякого сомнения, — как нечто чуждое ему только потому, что чувство это не укладывается в его шаблонные представления? И тут же он отмел все эти соображения как сентиментальные в худшем смысле слова, сосредоточившись вместо них на вопросе, которым задался еще в баре: неужели его симпатия к этой женщине, ее привлекательность помешала ему разглядеть то, что он призван искать? Да нет, не похоже, что Флавия Петрелли способна на хладнокровное убийство. При том что в минуту ярости или страсти она, конечно, может и убить — как и большинство людей. Пырнуть ножом или сбросить с лестницы— это в ее духе, но расчетливое, почти бесстрастное отравление— это все-таки нет.

Тогда кто же? Сестра из Аргентины? Вернулась, чтобы осуществить месть за смерть своей старшей сестры? Спустя почти полстолетия? Смешно!

Кто же тогда? Ясно, что не этот режиссер, Санторе. И уж конечно— не из-за того расторгнутого контракта с его дружком. У Санторе за столько лет работы наверняка сложились такие связи в театральном мире, что он без труда приткнет своего друга на оперную сцену, даже если у того и вовсе нет голоса.

Остается вдова, но чутье говорило Брунетти, что ее горе— подлинное, а отсутствие интереса к поимке убийцы никак не связано с попыткой выгородить себя. Если уж на то пошло, это скорее попытка выгородить умершего, так что возвращаемся к тому, с чего начали: узнать как можно больше о прошлом этого человека, о его характере и о том изъяне в его столь тщательно созданном нравственно безупречном облике, из-за которого чья-то рука подсыпала яд ему в кофе.